Не секрет, что граф Толстой газетчиков не жаловал. Идёт, бывало, Лев Николаевич с бредешком по пруду, а на берегу молодчики в клетчатых кепках суетятся. Блокнотами размахивают, фотографическими вспышками слепят.
— Для «Московского Листка»! Какой у вас размер лаптей?
— Скажите, граф, ваши дети тоже вегетарианцы?
— Господин Толстой, несколько слов для «Новостей Дня»! Какую марку сигар предпочитаете?
Насупится Лев Николаевич, выхватит из бредня рака и в незваных гостей запустит.
Другое дело, иностранный журналист! Тот о встрече заранее сообщит, тему интервью оговорит, явится без опоздания. Тверёзый, чистый, внимательный. С таким и поговорить не зазорно. О судьбах мира порассуждать, мыслями поделиться.
И, вот, как-то раз, прибыл в имение некий герр Шульц, корреспондент из Мюнхена. Глянул на него граф, вздохнул — уж больно молод газетчик. Такому бы на вернисажах кофий пить, да на приёмах крутиться, а не здесь, в Ясной Поляне, вопросы задавать. Однако немец мнение о себе быстро изменил.
— Не могли бы мы поговорить, — и смотрит умненькими глазками, — об особой духовности российского крестьянства?
— Отрадно – расцвёл граф, — что вашу газету подобное интересует. С удовольствием поговорим.
Расположился поудобнее, чаю с баранками потребовал и сел на любимого конька…
К полудню немец весь блокнот исписал. Притомился, но держится молодцом.
— Скажите, граф, а не могли бы мы деревню посетить? Взглянуть, так сказать, вживую на «мужика-богоносца».
— Ходить никуда не надобно, — Толстой из кресла поднялся. – Сейчас обедать будем, там и поглядите.
Распорядился граф, что б за стол дворовых мужиков с бабами усадили.
Помолились. Сидят, щи уплетают. Немец к одному сунулся поговорить, к другому, но те, рожи прячут, стесняются. Гречку подали. За столом тишина, слышно, как муха в окно бьётся.
— А где же знаменитая русская водка? – невинно спрашивает герр Шульц.
Скривился Толстой, но рукой знак сделал, мол, подать. Выпили по чарочке. По второй, по третьей. Бабы раскраснелись, захихикали.
— На моей родине – захмелел немец, – есть такая невинная игра – выбирать «королеву стола».
Берёт со стола мочёное яблоко и Толстому протягивает.
— Вот, граф. Пусть это будет призом наипрекраснейшей даме за столом.
Бабы прыснули. На Льва Николаевича вытаращились. Ждут.
— Не по-нашему это, — отвечает Толстой и рукой яблоко отводит. – Российская крестьянка не красотой, а материнством славна.
— Хорошо, — не унимается Шульц, — отдайте самому трудолюбивому работнику и рачительному хозяину.
— Не принято, — хмурится граф. – Народ наш общностью велик, а не индивидуумами.
— Пусть самому физически крепкому достанется, — капризничает немец.
— Софьюшка, — кликнул Толстой супругу, — вели для гостя коней запрягать. Притомился он…
Вечером дворовые принялись рядиться, кто из них самый трудолюбивый, да и передрались до крови. А, Лев Николаевич распорядился впредь иностранцев не принимать. Особенно из германцев.
