Письмо

Евгения Николаевна обмакнула перо в чернила и вывела первые строки.
«Дорогая, Аннушка! Сегодня получила твоё письмо и очень, очень порадовалась. Не писала месяц, потом что никаких особых событий нет».
Она задумчиво покусала кончик ручки. Действительно, писать было не о чем. За окном морозная чернота зимнего вечера. Изредка заскрипит снег под полозьями саней, катящих по сонной Спиридоновке. Зайдётся коротким злым лаем собака в доходном доме Бойцова. И снова всё стихнет. Евгения Николаевна удручённо взглянула на семь пустых конвертов, ожидающих писем, вздохнула и придвинула чернильницу.
— Женечка! – на пороге гостиной, с журналом в руке появился супруг. Легко, словно танцуя мазурку, крутанул стул и, оседлав, уселся напротив. Глаза его искрились весельем. – Сегодня вечером заперся в кабинете, обложился сигарами и начал читать. Веришь, нет, но это какой-то цирк с медведями.
— О чём ты? Ничего не поняла.
— Вот об этом, — муж шлёпнул на стол брошюру. – Приложение к журналу «Всемирный вестник». Сочинение графа Толстого «Соединение и перевод четырех Евангелий».
Состроил серьёзную мину, но тут же, не удержавшись, расплылся в улыбке.
— Что же тут может быть забавного? – нахмурилась Евгения Николаевна, хотя настроение супруга уже начало передаваться и ей.
— Изволь, — давясь от сдерживаемого смеха, муж полистал брошюру и нараспев прочитал, — «И был у этой женщины кувшин с дорогим цельным маслом…», — тут он выдержал паузу и, хохоча, закончил, — «…на триста рублей». Бог мой, «триста рублей»! В древней Иудее!
— Прекрати, — Евгения Николаевна попыталась отобрать у него журнал. – Наверняка, Лев Николаевич хотел донести до обывателя, что масло было очень дорогим. Только и всего.
— Ах, вам мало, сударыня? Извольте. Я тут специально подчеркнул. Сейчас-сейчас… Вот. Иисус, обращаясь к ученикам говорит: «Обуйте лапти и один кафтан…». Лапти, Женечка! Лапти!
— Нашёл над кем потешаться, — начала было Евгения Николаевна, но не удержалась и вслед за мужем прыснула со смеху. – И, кстати, помнишь, что граф Толстой приходится нам родственником.
— Как такое забудешь? — супруг молитвенно сложил руки. – Всяк знает, твой дядя Мишель женат на дочери…
Он внезапно замолчал и кивнул, указывая супруге на дверь гостиной. Из-за неё высунулась озорная рожица дочери Любы.
— Т-с-с, — приложила девочка палец к губам и, встав на четвереньки, скользнула под стол.
Евгения Николаевна, заговорщицки переглянувшись с мужем, сделала вид, что вернулась к письмам.
— Люба, — послышалось из коридора. – Где ты?
Вошла няня Катерина. Чуть присев, заглянула под стол и, заметив край платья беглянки, громко спросила, — Не видел ли кто маленькой Любы? Девочки, которая отказывается от полдника?
Супруги, не сговариваясь, одновременно пожали плечами.
— Очень жаль, — продолжала няня. – Видимо она не знает, что тот, кто не полдничает, не слушает на ночь сказку.
— Вспомнила! – Евгения Николаевна повернулась к мужу. – Люба с Катей сейчас читают сказки Льва Николаевича. Чудесные добрые сказки.
Она костяшками пальцев постучала по столешнице.
— Любаша, тебе нравятся сказки дедушки Толстого?
— Нравятся, — донеслось из-под стола.
— А, что читали сегодня?
— Как мужика из-за огурцов убили, — на свет вылезла улыбающаяся дочь.
— Простите? – муж изумлённо уставился на няню.
Та пошла красными пятнами.
— Никого не убили, — зачастила Катерина. – Мужик пришёл на поле воровать огурцы. Размечтался, как разбогатеет и расшумелся. Тут его караульные схватили, да намяли бока.
— Намяли бока, — беззаботно рассмеялась Люба и повернулась к Евгении Николаевне. – А, что делает маменька?
— Пишет письма, — вздохнула та.
— И я! И я хочу писать письма.
— Замечательная мысль, — отец, подхватив Любу, легко усадил к себе на колени. – Давай напишем дедушке Толстому.

***
— Пришло что-нибудь занятное? – Лев Николаевич, одетый в укороченный армейский полушубок, кивнул на заваленный письмами стол.
— Как всегда, — устало улыбнулась Софья Андреевна, — пожелания здоровья, благодарность за труд, уверения в любви и прочая, прочая, прочая.
— Хорошо, — граф тряхнул заплетённой в тугую косицу бородой. – Я с Гаврилой в лес по дрова. Вернусь к обеду.
Лев Николаевич прикрыл дверь кабинета и ушёл, тяжело ступая валенками.
Софья Андреевна сгребла обеими руками письма и высыпала на пол перед печью. Бросила рядом подушку и сев на неё, вскрыла первый конверт.
— «Будь ты проклят, во веки веков, за хулу на Святую Церковь..», — прочитала она и, открыв печную заслонку, бросила письмо на багрово переливающиеся угли. Бумага, точно ожив, зашевелилась, принялась съёживаться, но тотчас вспыхнула и сгорела, оставив после себя хрупкую невесомую плоть.
«… опозоривший древний род бесовским словоблудием», «… безумный старик», «… жалкие попытки», «… до седьмого колена» — письма летели в печь, превращаясь в пепел.
Через час, взглянув на изрядно уменьшившуюся гору конвертов, Софья Андреевна решила прерваться на чай. Открыла последний и, внезапно, просияла.
«Дорогой дедушка Толстой! Я прочитала твою книжечку. Мне она очень понравилась. Пришли мне, пожалуйста, еще твои книжечки почитать. Любочка Орлова.»
— Славно, славно. Надо будет непременно показать Льву, — обрадовалась Софья Андреевна. Охая и держась за поясницу, поднялась на ноги. Взяла наугад верхнюю книгу из стопки отложенных для подобных случаев брошюр и, обмакнув перо в чернила, подписала — «Любочке — Л. Толстой».

***
Григорий Васильевич Александров, кинорежиссёр, мировая известность, заслуженный деятель искусств РСФСР и орденоносец, делал вид, что читает газету. На самом же деле, украдкой поглядывал на корреспондента, пришедшего брать интервью у супруги.
— Не иначе, как всей редакцией наряжали, — думал он, рассматривая журналиста, одетого в кавказскую рубашку навыпуск, подхваченную по талии наборным пояском. – Блокнот новый в канцелярии выдали. И ручку. Кстати, похожа на настоящий «Montblanc». Наверное Главный для такого случая пожертвовал. А, вот, оправа для очков подкачала. И усики! Откуда, чёрт возьми, пришла эта мерзкая мода на нашлёпку под носом. Какой-то каплеуловитель. Но, в остальном, конечно, молодцом. Вежлив, глазки умненькие. Говорит складно и без партийной борщёвости. Всё ему интересно. «Акробат пера», как сказали бы эти хулиганы Ильф и Петров.
Он перевёл взгляд на супругу.
— … и тут костюмер приносит костюм Марион Диксон, — Любовь Петровна округлив глаза, прижала ладони к губам. – Батюшки-светы! Вот тут всё обтянуто. Юбчонки считайте, что вовсе нет! Разумеется, для цирковых появляться на публике в таком наряде дело привычное. Но каково мне? Бегу к Григорию Васильевичу. Он же с ехидной улыбочкой – «очень мило». Ему-то, может быть и мило, а что скажет мама, когда увидит свою дочь на экране? А?
— Простите великодушно, что перебиваю, — корреспондент для вида полистал блокнот, — но, вот, о родителях. В редакции, по этому поводу, даже возник некий спор. Они, как и вы, деятели искусства? Хотелось бы уточнить, что называется, социальную принадлежность.
— Странно, — Орлова откинулась в кресле, — никогда этого не скрывала. Мои родители…
— … весьма и весьма прогрессивные люди, — Александров, отбросив газету, вскочил из-за стола. Встал за спиной жены, положив ей ладони на плечи. – Я бы сказал, глашатаи свободы и революционеры. Своего рода декабристы! В мрачные времена царизма восхищались работами Плеханова и Кропоткина. Да, что там! Вам известно, товарищ, что семья Любови Петровны была дружна с самим Львом Толстым? Да-да. С тем, кого Владимир Ильич Ленин назвал Зеркалом русской революции и Беспощадным критиком капитализма. Не только дружили, но и переписывались, осуждая язвы социального строя. И, кстати, вот любопытный факт, который, уверен, заинтересует читателей. В шестилетнем возрасте Любовь Петровна тоже вступила в переписку с великим литератором. И получила от него «Кавказского пленника» с дарственной надписью. Не верите?
Орлова, не перебивая слушала супруга.
— Идёмте в библиотеку, — и Григорий Васильевич, подхватив корреспондента под руку, покинул гостиную.
Любовь Петровна Орлова, заслуженная артистка РСФСР и кавалер ордена Трудового Красного Знамени, закрыла глаза. Тотчас в памяти всплыла заснеженная Спиридоновка. Вспомнился запах вощёного паркета, корицы и сигар. Усталое лицо няни Катерины. Смеющиеся родители. Маленькая девочка пишет – «Дорогой дедушка Толстой…»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

*