Всю поездку Лев Николаевич ёрзал в бричке и глухо бормотал, перелистывая страницы блокнота.
— Матвей, — ткнул он в спину кучера, когда впереди показались первые избы деревни. – Тебе в детстве сказки рассказывали?
— Не без того, — немедленно откликнулся тот, давно уже привыкший к неожиданным вопросам графа. – Бабка, бывало, как заведёт про Глиняного Мужика, так полночи окаянный снится.
Кучер, хохотнув, покрутил головой.
— И дед сказки сказывал? – продолжал допытываться Толстой.
— Дед-то? – переспросил Матвей. – Дед больше срамные знал. Про Девку Об Осьмнадцати срамных местах.., — кучер замялся, покосившись на графа.
— Ладно, — перебил Лев Николаевич. – Останови тут, у околицы.
Там, на колоде, вросшей в землю, сидел мальчонка в длинной несвежей рубахе. Осторожно, стараясь не ступить в лужу, Толстой выбрался из повозки.
— Здравствуй дружок, — нарочито добродушно пропел он, подходя к ребёнку.
Тот, занятый плетением какой-то косицы из травы, даже не поднял головы.
Лев Николаевич, удивлённый таким пренебрежением, помялся и собрался было уйти, но сдержался. Достав из кармана блокнот, он присел рядом.
— Хочешь послушать сказку? – спросил Толстой, и, спохватившись, пояснил. – Дедушка пишет сказки для детей.
Мальчик, замерев, слушал. Лев Николаевич, приписав его молчание, к обычному испугу, ободряюще потрепал парнишку по плечу.
— Мужик, — вдруг отчётливо сказал мальчик басом, — дай толокна.
И уставился в лицо оцепеневшего графа пронзительно голубыми, слезящимися глазами.
— Это Данилка-дурачок, — беззаботно пояснил, бесшумно подошедший кучер. – Третий десяток пошёл обалдую, а не растёт ни шиша.
— Дай толокна, — требовательно обратился дурачок уже к Матвею.
Лев Николаевич неуклюже поднялся и молча пошёл к бричке. Кучер, на всякий случай, погрозив Данилке кулаком, поспешил за ним.
— Домой, — кратко распорядился Толстой.
— А, вот ещё помню, — Матвей легко запрыгнул на козлы, — дед сказку любил про Козла и Лягушку…
— Мужик, — завопил вдогонку дурачок, — дай толокна!
Лев Николаевич закрыл глаза и застонал.
