Фёдор Михайлович вот уже вторую неделю гостил в имении у N. Пил по утрам чай с ватрушками и слушал щебет дочерей хозяина. До обеда гулял в одиночестве по заросшем саду, а затем отправлялся во флигель работать. Писалось на удивление легко. Рассказ, задуманный ещё зимой, разросся в повесть и, чем чёрт не шутит, мог вылиться в роман.
— Один студент, пребеднейший малый из разночинцев, — Фёдор Михайлович с N курили послеобеденные трубки в библиотеке, — измученный безденежьем, одержим идеей деления человечество на два вида. «Тварей дрожащих» и «имеющих право» на любые, даже самые дикие поступки.
— Этакий Бонапарт? – N понимающе прищурился.
— Именно, — писатель в который раз подивился проницательности приятеля. –И этот студентик замышляет убийство богатой старухи, никчёмного существа и так стоящего одной ногой в могиле.
— Смело, дорогой мой, ах, как смело! – N нервно запыхтел трубкой. – И?
— И не может! – Фёдор Михайлович радостно засмеялся. – Не может переступить черту. Хотя теория убедительна, и читатель ему уже сочувствует. Понимаешь? Крест вот тут, — он постучал себя в грудь, — не дозволяет человеческую душу сгубить.
— Папенька, Фёдор Михайлович! — в библиотеку, как два вихря, розовый и голубой, влетели Соня и Маша, дочери хозяина.
— На пруду! — разрумянившаяся Соня, готова была взорваться от переполнявших чувств.
— Хорь загрыз лебёдушку, — почти выкрикнула Маша и замерла, округлив глаза.
— А лебедь! Лебедь кричал так, что у нас сердце чуть не лопнуло.
— Маменька побежала смотреть, но уже поздно. Лебедь взмыл в небо, грянулся оземь и убил себя.
— А мы с Машкой плакали-плакали и не успели вас позвать.
N всплеснул руками.
— Каково, а?! Ах, жаль, что не застали. Вот, где величие любви, квинтэссенция страдания. Такого, брат, в городе не увидишь.
— Действительно, — криво улыбнулся Фёдор Михайлович, раздосадованный, что разговор о повести безвозвратно закончен, — занятно. Хотелось бы посмотреть.
Сёстры, обнялись и, озорно кося глазами на писателя, зашептались.
— Придумали! — бойко выкрикнула Соня.
— Поедемте в субботу к Раскольниковым обедать, — затараторила Маша. – У них тоже на пруду лебеди. Папенька застрелит лебёдушку и Фёдор Михайлович сам увидит, как лебедь страдать будет.
— И маменька посмотрит, — радостно закончила Соня.
— Ух, бесенята, — погрозил пальцем N. – Вот ведь затейницы. А, что, Феденька? Соглашайся. Прокатимся к Раскольниковым, развеешься.
— Прости, — Фёдор Михайлович порывисто встал. – Хочу ещё поработать. Кажется, где-то я ошибаюсь. Извини великодушно.
Ушёл, заперся во флигеле и неделю не казал носа. Затем наспех попрощался и уехал в Петербург.
