Мать Фильки померла два года назад, когда ему едва исполнилось шесть лет. Не сказать, что бы тосковал. В памяти остался кисловатый запах одежды, да страх перед длинными жёлтыми пальцами, которые могли пребольно ущипнуть или вырвать клок волос. Видел он её редко. Мать, взятая отцом из «актёрок», безвылазно сидела в комнате наверху. Читала и курила папиросы в длинном мундштуке. Обед приносил половой, оставляя поднос на пороге. Иногда Филька ходил смотреть, как приоткрывается дверь и худая женская рука забирает тарелку.
После смерти матери, Филька унаследовал комнату, пропахшую табаком и лекарствами. А недавно наткнулся на тайник. Оказалось, что половицы под кроватью поднимаются и внизу, в уютном ложе из стружек, покоится дюжина пузатых бутылок с густым и сладким вином. Теперь, каждую ночь, помолившись, Филька наливал себе полкружки, не спеша выпивал и вытягивался на постели. Голова начинала кружиться, кровать покачивалась, то плавно поднимаясь вверх, то опускаясь. Становилось легко, мысли путались и, вскоре, исчезали совсем.
День Филька проводил в отцовском трактире. Разливал по кувшинам квас, чистил и точил ножи, выносил помои. Мог легко заменять полового, принимая заказы и разнося тарелки с закусками. Научился бесшумно появляться за спиной посетителя, подобострастно выдыхая: «Чего изволите-с? Ушица сегодня на славу». Отец, правда, морщился, видя, как Филька летает меж столами с подвыпившими гостями.
— Не дело в зале крутиться, — ворчал он. – Грамоте учиться пора.
Однако в школу Фильку отдавать не спешил, считая, что от книг глаза портятся, да волосы вылезают.
Половой Афанасий обучал мальчонку, как подпоить гостя, плеснув в пиво водки и как разжалобить на чаевые. Филька отдавал деньги Афанасию, а тот привозил из города сверкающие стеклянные шарики, оловянных солдатиков и прочие сокровища.
В этот день, половой заглянул на кухню и зашептал Фильке на ухо, — В зале господин с мамзелью. Полон кошель ассигнаций. Вторую бутылку цимлянского заказали. Отнеси им, да сиротой прикинься. Пожалоби.
Афанасий хохотнул, растрепал мальчишке волосы и мазнул по лицу печной сажей.
Филька, перебросил полотенце через руку и, скорчив разнесчастную рожу, понёс бутылку гостям.
Мужчина в кремовом летнем костюме сидел напротив спутницы, закинув ногу на ногу, и над чем-то заразительно смеялся, время от времени протирая золотое пенсне.
— Уверяю, Лидочка, — говорил он мягким, приятным голосом, — Доставляет удовольствие только то, что не нужно.
— Прекратите. Антон Павлович, — махала на него дама белой кружевной перчаткой. — Вы литераторы, все, как один, невозможные циники.
Филька, вздыхая и охая словно старик, водрузил бутылку на стол.
— Ещё чего изволите? – в голосе мальчонки звучала неподдельная скорбь.
— Ступай, пока, — небрежно ответил мужчина.
Однако, на даму вздохи и грусть в глазах, кажется, произвели впечатление.
— Такой маленький и уже помогаешь родителям? – ласково спросила она.
— Сирота я, тётенька, — пустил слезу Филька. – Вот, прибился здесь на денёк. За плошечку щей, да хлеба краюху.
Мужчина молчал, раздражённо теребя бородку и досадливо поглядывая на сироту.
— А как тебя зовут, мальчик? – дама явно не хотела его отпускать.
— Ванька, — зачем-то соврал Филька. – Ванька Жуков. Я в город шёл, хотел грамоте учиться. Да, видать не дойти.
Он так увлёкся ролью неведомого сироты Ваньки, что слёзы потекли сами собой.
— И что же ты, совсем-совсем один? – голос женщины задрожал.
— Дедушка в деревне остался, — удивляясь самому себе, нёс Филька. – Константин Макарович.
— Далеко отсюда твоя деревня? – заинтересовался господин.
— Далеко, дяденька, — уже ревел мальчик.
— Нет, это категорически нельзя так оставлять, — вскочила со стула дама. – Антон Павлович, миленький, ну придумайте же что-нибудь. Помните, вы рассказывали, что знакомый держит приют для таких бедняг.
— Миша Тауб? – задумался мужчина. – Что же, давайте навестим на днях. Может быть и найдётся местечко.
— Никаких «на днях», — дама была настроена крайне решительно. – Едем немедленно. Что у тебя из багажа, Ванечка?
— Ась? — растерялся Филька. – Нету у меня ничего.
Он понял, что события начали развиваться не по плану и приготовился улепетнуть. Однако было поздно. Господин, расплачиваясь, бросил на стол ассигнацию, крепко ухватил мальчика под локоть и потащил к порогу. Следом, шурша юбками, поспешала дама. Около пролётки до Фильки, наконец, дошло, что сейчас его повезут в приют.
— Тятя! — завизжал он по-поросячьи. — Караул! Тятя!
От неожиданности, мужчина разжал пальцы, и Филька свалился на дорогу.
Из сарая, держа в руках жестянку керосина, выбежал отец. Прищурился от дневного света, и, увидав лежащего на земле сына, заорал, — Не тронь! Убью!
— Гони!!! — рявкнула дама, прыгая в пролётку…
Через час, сидя на кухне и захлёбываясь слезами, Филька в сотый раз пересказывал усатому приставу, как чужой дяденька предлагал покататься.
— Грамоте, — всхлипывал он, — обещал научить.
— Застрелю паскуду, — повторял, успевший напиться отец.
Стоящий в углу половой Афанасий, сокрушённо покачивал головой.
