Конец ноября. Всё утро сыпал мелкий злой снежок. Тушил костры караульных, стлался по зубцам Кремля, выбеливал улицы и дворы.
Пришедший ещё затемно, Малюта скучающе поглядывал на узкое слюдяное оконце, прорубленное под самым потолком, пытаясь понять, не распогодилось ли. День близится к полудню, а здесь, в Тайном Приказе, багровая полутьма с отблесками тлеющих углей.
Наверху тяжело бухнуло, и в открывшийся проём двери заглянуло по-ноябрьски тусклое солнце. Сутулясь, ввалился дородный молодец в клюквенном кафтане, таща за собой мужичка. Остановился, отряхнул пленника от снега и легко подтолкнул к лестнице. Тот, пытаясь удержаться на ногах, мелко засеменил, нелепо взмахнул руками и, упав, поехал вниз на спине.
— По всем меркам, Лукьяныч, — пробасил детина, — этот самый и есть.
Малюта, по-звериному бесшумно, скользнул от стены к пленнику. Тот, стоя на коленях, очумело крутил головой, оглядываясь. Скуратов легко приподнял его за воротник и поставил на ноги.
— Заждались мы тебя, голубь, — горячо зашептал в ухо, прижимаясь колючей рыжей бородой. – Пойдём со мной. Не пугайся.
И повлёк в красноватый сумрак вдоль клеток, устланных гнилой соломой. Мимо колод, забрызганных бурым. Мимо тлеющих жаровен и скользких, грубо сколоченных столов. Пахло кислыми шкурами, кровью, палёной шерстью, испражнениями и дымом. В грязно-бурый кирпич стен кое-где вмурованы кольца со свисающими цепями. На одной из них сидел заросший волосами человек. Пленник украдкой взглянул на него и оцепенел. Вместо лица у того было что-то чёрное, масляное отливающее, слепое.
— Не боись, милый, — тащил его всё дальше Малюта. – Это всё не по твою душу, а для злых людей припасено.
Остановились у неказистого, обвитого сыромятными ремнями верстачка. Скуратов, ловко подцепил табуретку носком сапога, поставил и сел. Знаком приказал гостю устроиться напротив. Тот, беспомощно оглядевшись, опустился на лавку.
— Люблю я здесь лясы поточить, — опять зашептал Малюта. – И других послушать. Место здесь такое. Говорливое.
Мужик глуповато улыбнулся.
— Неудобно, поди? – ласково заглянул ему в глаза Скуратов. – А ты ручонки-то на столик положи.
И сноровисто принялся прикручивать кисти рук пленника к вбитым в верстак скобам.
Пленник беспомощно заскулил.
— Вишь, как мы устроились славно, — пропел Малюта. – Тут у нас и щипчики припасены, чтоб ногти с пальчиков сдёрнуть. И иголочки, и клещи. Много чего. А под ногтями у человечка мясо нежное. Будто нарочно для страданий даденное.
— Дяденька, не губи, — заблажил было мужичок, но внезапно начал заваливаться вбок, безобразно ощерив рот и закатывая глаза.
— Я те сомлею! – рявкнул Малюта, рывком возвращая его на место. – Слышишь меня?
Пленник послушно закивал головой, роняя слёзы.
— Отвечай, не раздумывая. Ты снедью у Пушечного Двора торгуешь?
— Пять возов, — заспешил мужик. – Пять возов с подворья князя…
— Пшено, птица битая, медок? – перебил Скуратов.
Пленник согласно качал головой.
— Огурцы солёные?
— Две кадки.
Малюта перегнулся через стол и медленно заговорил.
— Намедни, хозяйка моя у тебя плошку огурцов купила. Хорошие, — он покрутил головой. – С хрустом.
Мужик посерел лицом.
— Скажи теперь, ты в рассол хрен, для вкуса, кладёшь?
Собеседник безвольно кивнул.
— Листья, али корень?
— Листья.
— И-и-иэх! – вскочил с табурета Малюта. – Говорил я старой! Лист! Лист клади!
Прошёлся, довольно потирая ладони, и легко сдёрнул с рук пленника ремни.
— Весь вечер с дурой-бабой лаялся. Заладила, корень, да корень! Ужо кнутом её сегодня ожгу.
И стремительно повёл мужика к лестнице. У ступеней остановился.
— Завтра опять хозяйку пришлю. Ты мне смотри, цену не ломи.
— Осподи, — заблажил мужик. – Да, я…
Однако Малюта уже уходил в жаркий красноватый сумрак.
