Из славного Ростова красна города
Из села, что вольненько раскинулось
Выезжал надысь добрый молодец,
Добрый молодец, свет Алёшенька.
Он пустил коня богатырского,
По дороженьке прямоезжея.
Его путь лежит от Пучай-реки
К рубежам земель провославныя.
— Вон там, пригорочек, видишь? – пастух показал грязным пальцем едва заметный холм. – Въедешь на него, там невдалеке и шатёр их. Только б, не совался ты туда без дела. Не любят богатыри гостей непрошенных.
Алексей, допил молоко из крынки и весело подмигнул.
— Ничего, глядишь, и обрадуются.
Легко вскочил в седло и, махнув на прощание рукой, погнал коня по степи…
Богатырский лагерь оказался пуст. На вытоптанной пыльной земле стоял выцветший, когда-то голубой шатёр. Судя по вышитым драконам, он явно был взят в бою. У входа были свалены изрубленные доспехи, старые сапоги, обломки копий с конскими хвостами. В стороне дымился костерок, над которым висел видавший виды котёл. Полог шатра приоткрылся и оттуда, кряхтя, выбралась старуха в холщовой рубахе, крашеной луковой шелухой.
— Здоровы будьте, бабушка, — Алёша поясно поклонился.
Старуха недобро поглядела на него и, вытащив из груды воинского мусора стрелу, двинулась к костру. Заглянула в котёл, недовольно покачала головой и принялась помешивать варево. Алёша беззаботно пожал плечами, расседлал коня и прилёг в тень шатра, бросив седло под голову.
Богатыри появились на закате. Первым, откинувшись назад, ехал Муромец. Знаменитая палица, захлёстнутая ременной петлёй за кисть руки, почти касалась земли.
— Амельфа Тимофеевна, волчья ты сыть, опять с обедом не поспела? – загрохотал его голос.
— Не кричи, Илья, — у Добрыни, ехавшего следом, голова была перевязана окровавленной тряпкой. – Кажись, гость у нас.
Подходил тогда добрый молодец
К Илье Муромцу, да к Добрынюшке.
Поклонился он до земли сырой
Да вручал бойцам княжью грамотку.
Княжью грамотку, где прописано
Что служить ему на заставушке
На заставушке, долгих десять лет…
Дни на заставе мелькали незаметно. Вставали на рассвете, седлали коней, выпивали чарочку, поднесённую ворчливой бабкой Амельфой, и до заката уезжали в степь. Молодой Алексей, обычно первым замечал басурман и указывал на них богатырям. Одевали шлемы, вешали щиты на грудь и гнали коней на ворогов. Илья первым налетал на басурман, размахивая над головой палицей, а следом, ухватив двумя руками меч, врубался Добрыня. Алёша же, объезжая схватку стороной, пускал во врагов калёные стрелы.
После первого же боя, вернувшись в лагерь, Алексей достал из дорожной сумы свечечку, запалил её и принялся молиться.
— Ты чего это затеял? – выглянул из шатра Муромец.
— Бога благодарю. За победу нашу, да за души басурманские молюсь.
Засмеялся тут Илья Муромец
Он покликал друга Добрынюшку.
— Посмотри Добрыня Никитович,
Кого князь прислал в сотоварищи!
Наречём его мы Поповичем.
Будет нам с тобой витязь крестничком.
ХХХ
Апракса-королевична слишком хорошо знала своего мужа, поэтому за обедом ни словом не обмолвилась об Илье Муромце. Просто сделала вид, что ей ничего не известно и завела пустой разговор о расплодившихся зайцах, нещадно травивших посевы у городских стен.
— Говорила намедни с дьяком, так он предложил покупать у крестьян заячьи шкурки по копейке за штуку. Говорит, — она засмеялась, — в три дня всех ушастых изведут. Володенька, ты меня слушаешь?
Князь Владимир отпил из серебряного кубка, поморщившись, заглянул в него и отставил.
— Что зайцы, Апраксушка, — он рассеянно снял перстень с указательного пальца, покатал по столу. – Я сегодня велел Муромца в темницу заточить. Такие вот дела.
— Господь с тобой, — Апракса сделала вид, что крайне удивлена. – Неужто, опять что учудил?
— Учудил, — князь сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Калин-царь прислал тайком посланника мира просить. Мол, стар он стал и на покой хочет уйти. На самом деле-то, у старого пса границы по швам трещат, не успевает в разные концы ратников снаряжать. Не до Киева ему сейчас. – Владимир помолчал, покрутил головой. – Я обрадовался, посланника принял, обласкал. Грамоту Калину написал. А этот мужик, «старый казак Илья Муромец», гонца во дворе приметил, облаял, принялся Калина срамить принародно. Чалму с него сбил, халат разорвал, а когда тот за кинжал схватился, так палицей хватил, что дух из посланника вон.
Апракса накрыла своей ладонью, судорожно сжимающийся кулак мужа и успокаивающе погладила.
— И что же теперь делать будешь?
— Не знаю! – выкрикнул князь. Вскочил и снова сел. – Отрубить старому пьянице голову, да Калину послать с извинениями? Не могу. Всё же в долгу большом мы перед Ильёй. В темнице тоже долго держать не смогу, дружина возропщет.
— А, может быть, нам его на границу к Добрыне отправить? – Апракса чуть улыбнулась. – Никитич мужик справный, обстоятельный. У него там порядок. А взыграет у Муромца ретивое, так пусть там и разгуляется, нам-то что. Пусть басурмане поостерегутся.
— Солнышко ты моё, разумное, — облегчённо рассмеялся князь и снова помрачнел. – А с посланником как быть?
— Пошлём людишек отвезти его тело с почестями, да с извинениями. Отпишем, мол Соловей-разбойник созорничал.
— Так, Илья же Соловья…
— Вот, пусть Калин и считает, что Муромец за посланничка сполна рассчитался.
— Ох, и мудра ты, Апраксиньюшка, — Владимир уважительно смотрел на жену.
— Мудра, не мудра, а зайцы-то все посевы потравили, — улыбнулась та.
ХХХ
В девичестве Амельфа Тимофеевна слыла редкой красавицей и прочили ей в мужья князя или молодца-богатыря. Однако вышло так, что обвенчалась она с простым кузнецом. Муж любил Амельфу до беспамятства, но с такой же силой и ревновал. Остановятся, бывало, купцы заморские коней перековать, вынесет хозяйка гостям квасу, а кузнец уже тут как тут. Глазами зло буровит, да молотом поигрывает. А уж если кто с женой словом перемолвится, тут уж и вовсе жди беды, да ссоры великой. Так, долго ли, скоро ли, а перестал люд проезжий в кузницу наведываться. Впроголодь семья зажила. Кузнец же к зелену вину приохотился, да так оно его в могилу и свело. Делать нечего, засучила молодая вдова рукава и встала к наковальне. Дело непростое, мужицкое, но не привыкла Амельфа без работы сидеть. Зажила побогаче, чем с мужем пьяницей.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Налетел раз собака-Тугарин на село, где жила Амельфа Тимофеевна. Скрутил ей белы рученьки верёвочкой шёлковой, да на арбу бросил. Сидит рядом, зубы белые скалит, лошадей в орду правит. Амельфе-то путы разорвать, лишь плечиком шевельнуть. Взяла бы Тугарина на одну ладонь, другой бы прихлопнула, ан, нет, лежит себе, думу думает. Может быть, и не пропадёт она в полоне? Чай не молотом по наковальне бить везут?
Так и вышло. Взял её собака-Тугарин к себе в шатры осьмой женой. В первый день хотели старые жёны Амельфушку к грязной, да тяжёлой работе приставить, да с чем пришли, с тем и ушли. Рука-то у кузнеца испокон веков своей тяжестью славилась. Стала наша пленница на подушках шёлковых полёживать, плов покушивать, да другими жёнами помыкать. Выпала ей талан-участь есть сытненько, да спать покойненько. И побежал год за годом жизни радостной, да безмятежной. И всё бы хорошо, не занеси нелёгкая в становище басурманское, казака старого Илью Муромца. Как уж он туда попал, нам неведомо, но «привязывает Илья добра коня у столба точеного», подхватывает палицу булатную и давай крушить всё подряд.
Проломил Тугарину голову,
Да побил всю рать нечестивую,
Да пожёг огнём шатры шёлковы,
Да пожрал весь плов из баранины.
Наозорничавшись и натешившись вволю, заприметил старый казак нашу Амельфу Тимофеевну.
— Ах, и лёгкую же смерть принял пёс Тугарин, — застонал Муромец. – Это идолище поганое, жён и матерей наших в полоне держит, души христианские мучает. Ты возрадуйся, добра женщина, не глумиться больше над тобой собакам безбожным. Заберу тебя с собой на заставу. Будешь нам стряпать, порты стирать, да судьбу благодарить.
Посадил перед собой на коня, да и увёз.
ХХХ
На ворогов выехали неожиданно. Видимо, какой-то степной князёк собрался малыми силами проскочить через границу и на скорую руку поживиться. Завидя богатырей, басурмане ощетинились копьями и попятились.
— Пусть уходят? – позёвывая, спросил Муромец.
— Не для того мы здесь приставлены, — вытащил меч из ножен Добрыня, — А ну, разгоняй коней, добры молодцы.
От жалкого войска отделился десяток всадников и бросился наутёк. Первым, судя по расшитому золоту халату, скакал князёк.
— Ты, Алёшенька, — махнул рукой в сторону беглецов Добрыня, — не дай этим уйти, а остальных — мы сами.
Алёша стегнул коня и понёсся вдогонку. Когда до убегающих осталось с полсотни локтей, он осадил гнедого и вложил в лук первую стрелу…
Вернулся он на заставу первым. Амельфа Тимофеевна, лениво отмахиваясь от мух, возилась с бараньими потрохами, мокнущими в кадушке. Судя по стоявшему рядом бочонку с брагой, бабка пребывала в благодушном настроении.
— Никак побили, дружков твоих? – усмехнулась Тимофеевна.
— Нехорошо ты говоришь, — присел рядом Алёша. – Добрыня с Ильёй защита земли нашей. Опора града Киева. Ты, вот, что ни день бранишься, а о богатырях калики перехожие былины складывают. О деяниях, да о подвигах.
— Знамо нам про их подвиги, — Амельфа Тимофеевна длинно сплюнула в костёр. – Аль, не слыхал ты, как Добрыня своей жёнушке голову срубил.
— Да ты пьяна, что ли, бабка Амельфа? – изумился Алёша. – Как язык-то повернулся такое молвить?
— Да уж об этом, поди, один ты, невинная душа, не ведаешь, — невесело рассмеялась бабка. – Богатырь-то наш, было времечко, по праву руку от князя Владимира сиживал, да тайные поручения его сполнял. То на смертный бой вызовет неугодного, то послом к степнякам поедет, то за чаркой слова потаённые подслушает. И уж такую власть поимел богатырь, что всё ему дозволено стало. Выбрал себе в жёны перву красавицу на граде Киеве — Марину Кайдальевну. Силком под венец повёл, а когда та сказала, что не люб, сабелькой-то и укоротил.
Бабка, не спеша, зачерпнула ковшиком браги, шумно выпила. Алёша слушал затаив дыхание.
— Пришёл к князю, богатырь, да и наплёл, что околдовала его Маринушка, что зельем волшебным опоила. И чернокнижница она, и злодейка, и по ночам змеёй оборачивается. Убоялся Владимир смуты в граде Киеве, да и послал слугу верного сюда, на заставу, от греха подальше. А тут Добрынюшка и дружка обрёл себе под стать, упыря Илью Муромца.
— Ты, бабушка, говори, да не заговаривайся, Муромец-то Тугарина сгубил, да тебя из рабства вызволил.
— А я говорила, дураку гололобому! — грохнула оземь ковшик Амельфа Тимофеевна. – Хватит по шатрам, да кибиткам жить. Осядем у моря, терем каменный выстроим, сад заведём. Так, нет же! Злата-жемчуга полные мошны, а живёт, как пёс безродный. Вот и довоевался, нехристь.
— Ты о ком это? – растерялся Алёша.
— Ох, заболталась я, — засуетилась бабка. – Вон и дружки твои едут, а обед-то не готов. Опять Муромец лаяться будет.
ХХХ
Алексей, сидя в тени шатра, удручённо рассматривал свои сапоги. Сафьян потускнел, а местами потрескался. Сколько они ещё прослужат и где брать новую пару? Стыдно людям на глаза показаться, хотя, Муромец ходит в лаптях и в ус не дует.
— Хорошо, что дождей здесь не бывает, — вслух произнёс Алёша. Задумчиво окинул взглядом небо и заметил вдали, у самого горизонта чёрную точку. – Всадник! Добрыня Никитич, никак гонец к нам пожаловал.
— Почивает Добрынюшка, — из шатра, потягиваясь, вылез заспанный Муромец. Борода и волосы его были всклокочены. Несвежие рубаха и порты знавали лучшие времена. Илья наступил босой ногой на колючку и лениво выругался. Всадник же, тем временем, приближался, и Алексей поспешил найти шапку и застегнуть кафтан. Завидев пограничников, гонец радостно что-то закричал, хлестнул коня и вихрем ворвался на становище. Чуть не загнав буланого в костёр, он лихо осадил его, легко соскочил и гаркнул Муромцу, — Эй, мужик, коня напои. Да, дай ему сначала отдышаться, лапотник.
Глаза Ильи загорелись неподдельным восторгом. Он ссутулился и, непрерывно кланяясь, загнусавил, — Будет исполнено, свет добрый молодец. Сейчас водицы ключевой расстараюсь.
Горбясь и ухмыляясь, Муромец поспешил за шатёр, успев незаметно подмигнуть Алёше.
— Иван Гостиный Сын, — как равный равному, чуть поклонился прибывший Алёше. – Здесь застава Добрынина?
— Тут, — поклонился в ответ Попович. – Вести какие из града Киева, али грамотку привёз?
— Тешится князь Владимир, — весело рассмеялся молодец. – Поспорил он с гостем степняковским, что я быстрее басурманина до заставы доскачу, да обратно вернусь. Вёрст на полста я неверного обогнал. Сейчас коня напою и вспять поскачу.
Появился Илья. На плече он нёс колоду для раздела мяса, следом поспешала Амельфа Тимофеевна с ушатом воды. Муромец сбросил колоду наземь и застыл с дурашливой улыбкой.
— А, откуда у тебя, богатырь, этот жеребец? – бабка задумчиво огладила пьющего коня. – Таких на свете раз-два и обчёлся.
— В бою взял, — снисходительно ответил Иван Гостиный Сын. – Слыхала про такого Тугарина Змеевича?
— А что ж, Тугарин? – Муромец тоже подошёл к коню. – Сбежал, поди?
— От меня не убежишь, — усмехнулся молодец. – На голову укоротил поганого.
— Ох, и горяч ты, богатырь, — воскликнул Илья, легко сграбастал его и повалил на колоду. – Ну, а я остужу.
Затем вытащил из портов верёвку и, в миг, связал гостя.
— Да как ты смеешь? – забился в путах Гостиный сын.
Амельфа Тимофеевна протянула Муромцу пучок розог. Алёше было немного неловко перед гостем, но Илья светился такой радостью, что он невольно разулыбался.
— Это за мужика, — розга со свистом рассекла воздух. – Это за лапотника. Это за непочтение. Кто, говоришь, Тугарина сгубил?
— Я сгубил! – неуверенно прошептал тот и немедленно вскрикнул от боли.
— Кто?
— Не знаю, — чуть не плакал молодец. – Я конька у купцов сторговал.
— Это тебе, чтоб не врал добрым людям, — тешился Илья, с любовью взмахивая рукой. – Ещё чем хвастал?
— Говорил, что рабыню-красавицу у него отнял, — краснея то ли от боли, то ли от стыда выдохнул Иван Гостиный Сын.
— Какую такую красавицу?
— Полонянку, Амельфу Тимофеевну.
— Нашу Тимофеевну? – удивился Алёша.
Рука Муромца замерла в воздухе.
— Оставь его, Илюша, — глухо сказала бабка и, повернувшись, пошла прочь.
— Что ж, правду молодец молвит, — позёвывая, рядом с Алёшей стоял Добрыня. – Амельфа, было время, первой красавицей слыла на границе. – За дело порешь, Илья? – кивнул он на Гостиного Сына.
— Начинал за дело, — отбросил розгу Муромец и посмотрел на старуху, одиноко сгорбившуюся у костерка.
Повисло молчание.
– У меня в шатре, в тряпице нитка жемчуга лежит, – внезапно сказал Илья. — На седло новое хотел сменять. Пойду, принесу.
— Дело хорошее, — согласно покивал Добрыня.
Затем они, подталкивая друг друга, подошли к Амельфе Тимофеевне, подсели рядом. Илья, глядя в сторону, протянул старухе свёрток.
Алёша, тем временем, разрезал верёвки и освободил пленника.
— Ты уж зла не держи, — подвёл он коня. – Скучно у нас-то.
— Да, что б вас всех…, — начал было Иван Гостиный Сын, но смолчал. Вскочил в седло, поморщился и, стегнув плёткой жеребца, тяжело поскакал обратно. Алексей перекрестил удаляющегося всадника и пошёл к своим.