Водяной

— Отступись, батюшка, — растерянно бубнила Антонина, семеня рядом с быстро шагающим графом. – Накажет меня Софья Андреевна. Истинный крест накажет.

— Так не говори. Никто и не узнает.
— Беда. Ох, беда-то, — словно не слыша его, не унималась старуха. – Вот, язык мой бабий, до чего довёл.
— Да, уймёшься ты, наконец? – граф притворно нахмурил брови. – Ничего плохого не случится. Ступай, домой.
— С тобой пойду! – Антонина остановилась и притопнула ногой. – Не пущу одного!
Лев Николаевич, застонал, и хотел было сурово прикрикнуть, но увидав её серьёзно-испуганное лицо, рассмеялся.

Несколько дней назад, он случайно застал Антонину подсовывающую блюдце с мёдом под буфет. Пойманная за этим странным занятием, старуха долго отмалчивалась, но, в конце концов, созналась, что ставила угощение для домового. Лев Николаевич, вместо того, что бы махнуть рукой, неожиданно для себя принялся язвить и высмеивать Антонину. Предложил построить на болоте ясли для кикимор и купить гребни для русалок. Старая служанка внезапно повела себя крайне странно, взявшись упорно отстаивать существование нечисти.
— Стыдись, Антонина, – укоризненно качал головой граф. – В наш век просвещения и, вдруг, такое невежество.
— От рождения не врала, — в глазах старухи блестели слёзы. – Не веришь мне, твоя воля.
— Бог с тобой, — сдался Лев Николаевич. – Поступай, как знаешь. Корми свою нечисть, пои, хоть в повозку запрягай и катайся.
— А, кто девок три дня по лесу кружил? — не унималась Антонина. – Кто от волков пастуха спас? С кем Никифор на озере дружбу водит?
— Постой, — заинтересовался граф. – Какой Никифор? На каком озере?
Старуха, поняв, что сболтнула лишнего, испуганно прикрыла рот ладонью. Льву Николаевичу пришлось приложить немало усилий, что бы разговорить её.
Оказалось, что, живущий бобылём Никифор Зайцев, уже много лет знается с Водяным, живущим в лесном озере. Навещает его, ведёт беседы и имеет с того знакомства много пользы. Никогда не хворал, сохранил до преклонных лет все зубы и мужскую силу.
В тот же день, граф, терзаемый любопытством, вызвал к себе Никифора Зайцева и, несмотря на упорное нежелание мужика, уговорился сходить вместе к Водяному.
На рассвете, тайком собираясь на озеро, Лев Николаевич столкнулся на пороге с Антониной. Старуха, тотчас догадавшись, для чего граф поднялся в такую рань, вцепилась в него и не отставала до самого дома Зайцева.
Никифор, одетый в чистую холщовую рубаху, переминался с ноги на ногу у ворот, время от времени бросая косые взгляды на подошедших.

— Ишь, стоит! – зло зашипела на него Антонина.
— Я-то, што? – сипло ответил тот. – Барин велели.
— Велели ему, — передразнила старуха. – А, он и рад. Аспид!
Никифор досадливо вздохнул и отвернулся, всем своим видом давая понять, что не собирается продолжать этот разговор.
— Всё, Антонина, — Лев Николаевич потрепал её по плечу. – Иди домой. Софье Андреевне скажешь, что я на станцию за почтой ушёл.
— Ох, горе горькое…, — затянула было старуха, но под тяжёлым взглядом графа осеклась. Достала из-за пазухи узелок, протянула Льву Николаевичу.
— На дорожку собрала.
— Пора бы, — тоскливо вздохнул Никифор, щурясь на встающее над деревней солнце.
Антонина перекрестила графа, ещё раз с ненавистью посмотрела на мужика и, что-то бормоча под нос, направилась назад к усадьбе.
— Далеко нам? – радуясь, что, наконец, отвязался от старухи, спросил Лев Николаевич.
— Не близко, — буркнул Никифор и, более не обращая внимания на спутника, споро зашагал к лесу.
Шёл мужик легко, незаметно ускоряя шаг, когда граф догонял его. Поняв, что вступать в беседу Никифор не собирается, Лев Николаевич благоразумно смирился и сосредоточился на дороге, стараясь не отставать.
После нескольких часов пути присели передохнуть.
— Загнал ты меня, — добродушно попенял граф, вытирая лоб рукавом.
— Прощения просим, — пожал плечами спутник.
Помолчали, прислушиваясь к лесным звукам.
— Что думаешь, — Лев Николаевич взял с земли шишку, подбросил на ладони, — выйдет к нам Водяной? Не зря идём?
— Как Бог даст, — Никифор встал, отряхнул порты. – Может и зря. Тут, барин, дело такое, что не грех и вернуться.
— Нет уж, брат, — тоже поднялся граф. – Веди дальше.
— Теперь недалече.
Действительно, скоро потянуло сыростью, и еловый бор сменился чахлым осинником. По опавшей листве скакали крохотные лягушата, над головой гудели комары.
Никифор остановился, поджидая пока Лев Николаевич догонит.
— Пришли, — прошептал он и указал вперёд пальцем.
Там, за редкими деревьями мертвенно поблескивала чёрная гладь озера.
Увязая в грязи, путники обошли заросли ивняка, и очутились у самой воды.

Граф огляделся. Озеро оказалось большим, с заросшими камышом и осокой берегами. Треть его поверхности затянуло нежно-зелёной ряской. На зелёных полянах из листьев цвели кувшинки. Место, на которое они вышли, было сухим, а воду вокруг, словно кто-то очистил от осоки заботливой рукой. Лев Николаевич нагнулся сполоснуть лицо, но Никифор, крепко ухватив графа под локоть, громко зашептал, — Нельзя барин. Истинный крест, нельзя.
Мужик посерел лицом, плечи его ссутулились. От маски угрюмого недовольства не осталось и следа.
— Отойди, Христом-богом прошу, вон туда к деревцам, — умоляюще поднял он брови. – Ступай тихохонько. Сядь и затаись.
Неподдельный страх Никифора передался Льву Николаевичу. Стараясь не поворачиваться к озеру спиной, он попятился прочь от воды. Отойдя на приличное расстояние граф, озираясь, присел на корточки, готовый, в случае опасности, немедля вскочить на ноги.
Никифор тем временем, медленно снял заплечный мешок и, встав на колени, принялся развязывать бечёвку. Покопавшись, достал гладкую, почерневшую от времени дощечку и выложил у самой кромки воды. Затем поставил на дощечку видавший виды кленовый ковшик. Вынул из недр мешка плетёную бутыль и аккуратно, не торопясь, наполнил его. Облупил и положил рядом варёное яичко. Проделав все эти действия, он поднялся и, бормоча то ли молитвы, то ли заклинания, перебрался к месту, где сидел граф.
— Это для Водяного? – вполголоса спросил Лев Николаевич.
— Для него, — так же тихо ответил мужик.
Граф вспомнил Антонину, блюдце с мёдом для домового и невольно хмыкнул.
— Тише, — простонал Никифор. – Не гневи Его, барин.
Лев Николаевич, пряча улыбку, прикрыл ладонью рот и приготовился ждать.
— Проторчим тут до вечера, — усмехаясь про себя, думал он. – Потом Никифор скажет, что Водяной меня учуял и выходить не стал. Вот и весь сказ.
Потянувшись, граф прилёг на траву и достал из-за пазухи узелок, переданный Антониной. Развернул его и с удовольствием обнаружил изрядный кусок рыбного пирога. Лев Николаевич, мысленно поблагодарив старуху, разделил угощение поровну и, дружески пихнув в бок окостеневшего в ожидании Никифора, протянул часть пирога. Тот молча взял и стал жевать, не отрывая глаз от озера.
— Скажи, братец, — Толстой говорил чуть слышно, что бы лишний раз не пугать мужика, — твой Водяной, он, скорее человек или нечистая сила?
— Нечистые, — не оборачиваясь, ответил Никифор, — в адском пекле с вилами шастают. А этот в озере живёт. Огонь, стало быть, не жалует.
— Выходит, человек?
— Какой же, барин, человек под водой жить будет?
— Так, может, он зверь или рыба? Ишь, как тебя от страха корёжит.
— Дело тут тёмное. Никогда не знаешь, чем обернётся. Помню, батюшка мой покойный…
Вдруг Никифора затрясло, глаза его, неотрывно следящие за водной гладью, расширились, челюсть отвисла. Толстой обернулся к озеру и увидел, как вода заволновалась, пошла пузырями.
— Болотный газ, — мелькнула мысль.
Словно в ответ на это, из чёрных волн показалась гигантская жабья голова. Кожаные морщинистые веки дрогнули и открылись два жёлтых глаза. Глядя на людей, Водяной бесшумно скользя, двинулся к берегу.
Остановившись у места, где Никифор разложил угощение, он замер и перевёл взгляд на ковшик. Высунул из воды узкую двупалую руку, неловко взял ковшик и, раскрыв беззубую щель рта, вылил туда содержимое. Вторая рука, слепо пошарив по траве, нашла яйцо и, сдавив между пальцами, также отправила в пасть.
— Не прогневайся, не прогневайся, — донеслось до Толстого исступлённое бормотание Никифора.
Водяной замер, прикрыв веками пустые глаза. Углы рта чуть заметно дрогнули, явив некое подобие улыбки.

Он зачерпнул ковшиком воды и неловко вернул его на дощечку. Потом шумно выдохнул и ушёл в глубину озера.
Лев Николаевич попробовал было подняться, но ноги не слушались. В висках стучало.
— Всё, барин, — впервые за день в голосе Никифора звучало неподдельная радость. – Обошлось. Теперь ещё поживём.
И мужик вольготно пошёл к стоящему на берегу ковшику. Подняв его вместе с дощечкой, принёс к сидящему Толстому.
— Пей, не бойся.
Лев Николаевич опасливо заглянул внутрь. В прозрачной воде, с плавающим крохотным трилистником ряски, ничего страшного не было. Он отпил немного, затем ещё и ещё. Передал остаток Никифору. Тот, широко перекрестившись, одним махом осушил ковшик и блаженно улыбнулся.
— Скоро полегчает, — довольно сказал он, помогая Толстому встать на ноги. – Сейчас же нам вертаться пора.
Не прошли и сотни шагов, как граф почувствовал необычайную лёгкость. Словно каждая клеточка тела очнулась после долгого сна, немедленно требуя движения. Так мальчишка, выйдя из дома, не идёт, а от полноты жизни, бежит вприпрыжку, беспричинно улыбаясь погожему дню.
Лев Николаевич подпрыгнул вверх, уцепился за сосновый сук одной рукой и, крутанувшись назад, крикнул спешащему к нему Никифору, — Питьё-то, у Водяного волшебное!
— Знамо дело! – весело откликнулся тот.
— А у Матрёны домовой под буфетом. Мёд ест! Из блюдечка!
— Что с бабы возьмёшь?! – захохотал мужик.
Толстой спрыгнул на землю.
— Давай, наперегонки, — махнул он рукой Никифору и, не разбирая дороги, бросился вперёд, с наслаждением подставляя грудь хлещущей листве.
— Лечу! – радостно завопил мужик и кинулся следом.