Этой ночью в Кремле опять было холодно. Владимир Ильич, раздражённо отбросил перо и подышал на руки, согревая пальцы. Писать было решительно невозможно. Он, поёживаясь, встал и, делая гимнастические взмахи руками, подошёл к окну. Луны не было и ледяная, чёрная Москва, окружающая Кремль, тонула в темноте. Ни звука, ни огонька, ни движения.
— Таятся? Или спят? — Ленин ногтем поскрёб иней на стекле.
Чуть скрипнула дверь и, шаркая ногами в обрезанных валенках, вошла Надежда Константиновна.
— Володенька, ужинать будешь? Я у коменданта холодной телятины взяла. Погреть?
— Господи, — Ильич, раздражённо посмотрел на неё, — разумеется, погреть. И, чаю. Чаю покрепче.
Снова присел к столу, придвинул стопку чистых листов.
— Бросай, бросай работать, — пропела Крупская, возясь с примусом. — Сейчас всё будет готово. Иди, умой руки.
— Наденька, я тысячу раз просил! — Владимир Ильич откинулся на стуле. — Не говори при мне это дурацкое «умой руки». Лицо! Слышишь меня? Лицо умывают! А руки, ноги, спину… что там ещё? Всё остальное моют.
— Не сердись, — Крупская осторожно, двумя пальцами, перевернула кусок мяса на сковородке. — Папенька так всегда говорил.
Владимир Ильич встал, подошёл к книжному шкафу. Вытащил потрёпанное Евангелие. Полистал и, близоруко щурясь, прочитал про себя из Матфея.
«Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего…»
— Вот молодец! — рассмеялся Ленин. – Умыл руки и сказал, мол, невиновен я.
— Кто невиновен? – недоумённо спросила Надежда Константиновна.
— Тот, кто руки умывает, — раздражённо буркнул Ильич и сел к столу.
