Лев Николаевич, решивший добывать хлеб «в поте лица своего»*, терпеть не мог зиму. Если в остальные времена года он с удовольствием пахал, скирдовал, копал, межевал и косил, то мороз, сковывающий землю, оставлял графу лишь скучную колку дров. Его кипучая натура не признавала неспешного зимнего плетения лаптей или заточки борон.
— Лёвушка, смирись, — увещевала Софья Андреевна. – У любимых тобою крестьян зима означает конец изнурительным работам и начало своего рода каникул. Люди же нашего круга трудятся за письменным столом в кабинете, а отдыхают летом на водах.
— Вот именно! — взвивался Лев Николаевич. – В кабинетах или на водах. А искупление не там! Оно в поле, на пашне. Оно в мозолях трудовых!
Толстой сердито обувал валенки и уходил на двор.
— Искупление, — шёпотом передразнивала его Софья Андреевна и нервно закуривала. – Я с тобой столько всего наискупала, что хоть сейчас возносись.
*кстати, в «Бытие» гл. 3 сказано — «…в поте лица твоего будешь ЕСТЬ хлеб».