Святое озеро.

Узнав, что муж собирается побывать на знаменитом Святом озере, Софья Андреевна убедила его навестить дальних родственников в Шиловском имении.
— Остановишься у них, — наставляла Софья Андреевна. – Отдохнёшь с дороги, а потом Пётр Григорьевич на озеро и отвезёт. Человек он замечательный, а, главное, твой большой поклонник. Вот увидишь.
***
— Не устаю радоваться своему везению! — перекрывая грохот и скрип брички, кричал Пётр Григорьевич. – Ведь расскажу кому, не поверят, что с самим графом Толстым на Святое озеро ездил. А я расскажу! И дети, и внуки, и, дай Бог, правнуки пусть знают, что предок их с Львом Николаевичем знаком был. Беседовал! Heures de loisir (Часы досуга), можно сказать, проводил!
Толстой, утомлённый долгой дорогой, устало кивал.
— Бричку эту, — хозяин стукнул кулаком сиденью, — на вечную стоянку определю. Что б в поместье стояла и за ворота больше ни-ни. Табличку медную приколочу!
Он, обмахнул разгорячённое лицо панамой и счастливо рассмеялся.
— Эй! Как там тебя? – Пётр Григорьевич пхнул кучера в спину, — Понимаешь, простая душа, кого везёшь?
— Право слово, — нахмурился Толстой, — ну, нельзя же так. Все мы люди, а звание человека уже выше всех званий.
— Запишу! – прямо-таки взвизгнул Пётр Григорьевич. – Позвольте записать, не то непременно забуду!
Он полез было в карман за блокнотом, но в это время кучер, обернувшись, указал кнутом, — Вон, озеро-то. Приехали, барин.
За сосновыми стволами блеснула вода. Потянуло прохладой, прелой травой и медово-пьянящим ароматом белозора.
— На дым правь, — привстав, скомандовал Пётр Григорьевич. – Видишь, где дым? Там нас Егорыч поджидает.
Он радостно потёр ладони.
— Я его ещё вчера сюда отправил. Bivouac (Бивуак), армейским языком выражаясь, разбить.
И, действительно, не прошло и нескольких минут, как бричка подкатила к просторному, человек на пять-шесть, шалашу из которого вынырнул крепкий пегобородый мужик. Двое мальчишек, сидевших чуть поодаль у костра, вскочили и, скинув шапки, поклонились.
— Егорыч! – радостно закричал Пётр Григорьевич, спрыгнув на землю и помогая спуститься Льву Николаевичу. – Голубчик! Встречай гостей.
— Милости просим, — солидно ответил тот, с любопытством косясь на Толстого.
— Ах, какие хоромы отстроил, — всплеснул руками Пётр Григорьевич, разглядывая шалаш. – Уважил, ей Богу, уважил. А уху сготовил? Страсть, как ушицы хочется.
— Помилосердствуй, барин, — застонал Егорыч, — уж сколько раз говорено…
И оба перешли на громкий шёпот.
Толстой постоял, прислушиваясь к долетавшим обрывкам фраз: «отродясь не водилось», «бреднем бы прошёлся», «всяк подтвердит», «моей хозяйке вот таких щук привозили», «врут, сукины дети». Заскучав, подошёл к сидящим у костра мальчикам. Те вновь встали, настороженно глядя на гостя.
— Нравится на озере?
Ребята неуверенно покивали.
— Славно. Славно, — Лев Николаевич, не зная, что сказать ещё, развернувшись, пошёл к озеру. Опустившись на корточки, попробовал рукой неожиданно холодную, воду.
— Пожалуй, пройдусь, — громко, ни к кому не обращаясь, объявил он.
— Нет-нет, — немедленно подскочил Пётр Григорьевич. – Для подобных целей наличествует особый человек. А именно, лодочник! Нечто вроде экскурсовода. В праздничные дни народ сюда со всей губернии съезжается. Кто воды набрать, кто помолиться, кто просто целебным воздухом подышать. Богомольцы, опять же. Вот наш лодочник за копеечку и катает народ. А зимой в монастырь перебирается. Так и живёт. Егорыч, давай-ка, кликни его.
— Герасим! — сложив ладони рупором, взревел Егорыч. – Герасим! Уснул что ли?!
На противоположном берегу плеснуло, и из камышей вышла плоскодонка с одиноким гребцом.
— Герасим, как у Ивана Тургенева, — хохотнул Пётр Григорьевич. – Вот только поплывёт с ним не моська, а целый Лев.
Сообразив, что сморозил глупость, он осёкся, и, прикрыв рот рукой, виновато посмотрел на Толстого.
— Действительно забавная jeu de mots (игра слов), — поспешил успокоить Лев Николаевич.
Странно, но в этом, казалось бы, святом месте он чувствовал себя крайне неуютно. Граф подсознательно надеялся найти здесь некий придающий силы источник. Изгнать начавшую мучать бессонными ночами невнятную тревогу. Озеро же встретило холодом и, неуловимо проступающим беспокойством.
Лодочник, тем временем, подошёл совсем близко и, развернувшись кормой, причалил.
— Герасим, голубчик, — тараторил Пётр Григорьевич, помогая Толстому ступить в лодку, — расстарайся, покажи Святое во всей красе. И вёслами не плещи, греби потихоньку.
Лодочник, худой мужик с иконописным лицом мученика, согласно затряс жидкой бородкой.
— Не изволь волноваться, барин. Отродясь никто не жаловался. Покатаем дедушку и в сохранности возвратим.
— Ишь ты, «дедушку», — раздражённо повторил про себя Лев Николаевич, усаживаясь.
Плоскодонка оказалась ладной, а, главное, сухой. Графа удивила лишь лежащая на дне цепь, тянущаяся от носа до кормы.
— Цепь-то для чего держишь? – спросил он.
— Так на ночь лодку замыкаю, — Герасим осторожно, выгребал на середину озера. – Водяных стерегусь.
— Водяных?
— Неужто никогда не слышал? Что там лодку, им человека утопить, или в болото на гибель свести — плёвое дело. Они крупные, которые старые — с мужика ростом. Да и анчуток здесь видимо-невидимо. Отсюда нечисть с нежитью по всей рязанской земле расползается. Под водой, дедушка, не дно песчаное, а ворота в геенну огненную. В Вельзевулово царство!
— Хм. Отчего ж тогда озеро «Святым» назвали?
— И-и-и, — захихикал лодочник, — вправду не знаешь? Это апостолы Пётр и Павел врата адские храмом запечатали. А, как стал собор в пекло проседать — водой затопили. Только, как ни оберегайся, всё ж нечисть лазеечки ищет и наружу выбирается. Оттого наши прадеды вкруг озера пять часовенок отстроили, дабы крещёный люд беречь.
— Однако.
— И, хочешь верь, хочешь не верь, — Герасим сузил прозрачные, будто выгоревшие глаза, — влечёт в это место самую грязь рода человеческого. И не жуликов с душегубами. Нет, других!
— Это кого же?
— А, того, кому святая церковь поперёк горла встала. Кто хулу на Спасителя возводит и над таинствами глумится. Кощунствует. Учеников плодит и по миру рассеивает. Догадываешься, о ком говорю, граф Толстой?!
— Tiens, parbleu (Ну, конечно), — вздохнул Лев Николаевич. – Ладно, возвращаемся. Недосуг мне вздор слушать.
— Не вернуться тебе отсюда, лжеучитель, — Герасим растянул тонкие губы в улыбке. – Тут останешься. Неровен час, обронишь картуз в озеро. Потянешься достать, вот лодку и перевернёшь. А там, как Бог даст. Либо бортом по темечку получишь, либо водой захлебнёшься. Уж я и на помощь звать начну, и нырять, да всё без толку. Ко дну камнем уйдёшь.
Он, скрипнув уключинами, сложил вёсла в лодку.
— И напоследок, знай… – начал было Герасим, и осёкся.
Толстой беззаботно улыбался. Лицо его просветлело, глубокие морщины на лбу разгладились.
— Это ж надо было столько времени терпеть? – казалось, он говорит с собой. – С одним поладь, другому по-христиански прости, третьего изловчись не обидеть. Усмирял себя, стыдил, уговаривал, сил у Господа просил. Супротив собственной природы шёл. Душевного равновесия жаждал. Но, иногда поводья отпускать должно, не то совсем загонишься. Согласен, mon ami (друг мой)?
Герасим опасливо кивнул.
— А, раз согласен, не обессудь!
Лев Николаевич поднял со дна лодки цепь и легко, будто гнилую верёвку, разорвал.
— Владычица, Пресвятая Богородица.., — закрестился Герасим.
Граф, крутанув, намотал обрывок на кулак и с размаху ударил в борт. Дерево треснуло, полетели щепки.
Лодочник, испуганно вскрикнув, откинулся назад и свалился с сиденья. Толстой встал, широко расставив ноги. Оскалился.
— Утопить меня вздумал?
— Не губи, батюшка, — запричитал Герасим, закрывая лицо руками.
Лев Николаевич вольготно повёл плечами и, запрокинув голову, ухмыльнулся небесам, — Уж, прости. Знаю, что не одобришь.
Лодочник, извернувшись, попытался выпрыгнуть из лодки. Но Толстой, ухватив его за волосы, вернул на место.
— Куда, христов воин? Кто же «дедушку» обратно доставит? А?!!
Герасима трясло. Стараясь не глядеть на графа, боком примостился на скамье и вразнобой забил вёслами по воде…
На берегу встречал Пётр Григорьевич.
— Егорыч с ребятишками грибов напёк, — радостно сообщил он. – По-нашему, по-рязански. С маслицем и чесночком. C’est quelque chose (это нечто), сами убедитесь.
— Замечательно, — Лев Николаевич легко выпрыгнул из лодки на прибрежный песок. Обернувшись, подмигнул Герасиму, — Отобедаешь с нами?
Но тот, вполголоса бормоча молитвы, уже отчаливал.
— Хорошо нам может быть только от нашего усилия побороть то, что нам нехорошо, — усмехнулся граф вслед лодочнику.
— Непременно запишу! – захлопал в ладоши Пётр Григорьевич.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

*