Отслужил Солдат долгих двадцать пять лет, уволился вчистую и домой пошагал.
Хотя, как сказать, домой. Дома-то у него и не было. Мать с отцом померли давно, а женой и детишками обзавестись не успел.
— Где сердце подскажет, — решил служивый, — там и останусь.
А, после казармы, да палатки нравилось ему везде. Одна деревня на берегу речки стоит, значит, всегда ушица на столе будет. Другая — в лесу прячется, грибы-ягоды сулит. Третья и рекой и лесом манит. В четвёртой – сады яблоневые. Народ везде одинаковый, родной. Не турки какие, слава Богу.
Наш Солдат – человек обстоятельный, не счесть, сколько вёрст прошёл, пока выбор сделал. Нашёл себе местечко по душе и по сердцу. С одного края — лес дремучий стеной стоит, с другого — озеро мелкой волной шлёпает. На лугу овцы-коровы пасутся. Но, главное, дом! Крепкий, новый, лиственничный. С баней и садом. Окна на дорогу выходят, а по ней кто только не идёт-катит. Купцы с красным товаром, цыгане с музыкой, солдаты с обозами, бродяги с песнями, каторжники с кандалами. Сиди себе у окна, пей наливочку и проезжий народ рассматривай.
Решил Солдат дом покупать. Пересчитал он деньги, заглянул в ранец и поехал на ярмарку продать всё, что за двадцать пять лет в армии наслужил. Дюжину ложек серебряных, кинжал дамасский и пригоршню зубов золотых, словом, все те трофеи, что солдат с войны привозит. Целый день торговал. Охрип, но цену получил хорошую. И на дом хватает, и на корову, и на чарку-другую остаётся.
Заглянул, на радостях, Солдат в трактир.
— Принимайте, — говорит, — православные, нового земляка. Дозвольте винца хлебного всем поднести…
Очнулся он наутро в бурьяне. Голова разбита, мундир порван. В карманах, где деньги лежали — ветер гуляет. Бросился к трактирщику, а тот рожу воротит. Мол, Солдат всю ночь пил-угощал, да ещё и должен остался. Закручинился наш служивый, сел на крылечке.
***
Попил он у колодца, пустой ранец за плечи забросил и побрёл, куда глаза глядят.
Прошёл через деревню, головы не поднял. Чтобы не видеть дом – крепкий, новый, лиственничный!
Но, российский солдат духом крепок. Никакая беда его не осилит.
Идёт служивый, ветерок из него хмель-тоску выдувает. Шаг за шагом, поступь твёрже становится, глаза веселее блестят, спина распрямляется. Вот уж и деревня за поворотом скрылась, дорога в сосновый бор свернула.
— Здравствуй, лес-батюшка, — снял фуражку Солдат. – Спасибо, что вырос на радость русскому человеку. Даришь нам, отец родной, брёвна для изб и поленья для печей. Кормишь грибами, укрепляешь мясом звериным, балуешь мёдом пчелиным. Даёшь приют путнику, радуешь добычей охотника, укрываешь беглеца-каторжника.
Зашумел лес в ответ, закачав зелёными ветвями, мол, входи православный, не бойся ничего.
— Не зажить ли мне, забубённому, — думает Солдат, — в чаще лесной? Отрою земляночку, печь сложу, огородец вскопаю. Буду с птицами пересвистываться, с дятлами перестукиваться, с бобрами плескаться, с лосями бодаться, с медведями бороться, со змеями шипеть, да с жуками гудеть. А, станет без людей жить невмоготу – закину верёвочку на сук и поминай, как звали.
Только подумал, глядь, стоит у дороги избушка. Стены мхом поросли, крыша прохудилась, крыльцо от старости рассыпалось.
Подошёл к дому Солдат, покашлял-постучал.
— Отзовись, хозяин, — спрашивает. – Не пустишь служивого на постой?
Толкнул дверь, вошёл в избушку, огляделся. Пыль, сор, да паутина. Почитай с год никто здесь не жил, пола не мыл. Однако печь целёхонька, стёкла в оконце, хоть и замутились, не треснули, стол с лавкой стоят крепко. На стенах же, вместо образов и полотенец вышитых, пучки трав сухих развешаны, а полки кухонные склянками, да бутылями заставлены. И дух по всему дому такой, что и не поймёшь: то ли ты в лазарете, то ли в бане арапской.
— Что ж, — думает Солдат, — погощу денёк-другой, а, ежели хозяин не объявится, то и зазимую.
Обошёл он вокруг избушки, на родничок с ключевой водой наткнулся.
— Эх, — говорит, — благодать! Сейчас грибков к ужину соберу, а на завтра банный день затею.
Только молвить успел, видит, идёт к нему от дороги старуха.
— Вот тебе и раз! – крякнул служивый. — Знамо, хозяйка домой пожаловала.
Но, российский солдат только на морозе да на огне краснеет. Усы подкрутил, в улыбке расплылся, старушке, как родной матери объятия раскрыл!
— Чего мне терять? — прикидывает. – Поди, бабке лишняя пара рук не помешает. Дров наколю, крышу подправлю, приятностей наговорю, вот и не прогонит. Поживу с недельку, а там посмотрим.
Старая ж, тем временем, к избушке подошла. Стоит молча, исподлобья Солдата разглядывает, лукошко из руки в руку перекладывает.
— Дозвольте представиться, — балагурит служивый, — Отставной солдат, из тех, что малому рад.
— Зуб у меня болит, — сурово отвечает бабка. – Страсть, как ноет.
— Дело серьёзное, — Солдат рожу жалостливую скроил, — но, поправимое.
Усадил старуху на пенёк. В рот заглянул, поохал, головой покивал.
— К правильному ты, матушка, человеку обратилась. К вечеру о болезни забудешь, будешь зубами щёлкать, что твоя щука.
Зашёл он в избушку, натряс из кисета табака, с мышиным помётом перемешал и водицей ключевой развёл.
— Вот тебе, страдалица, мазь чудодейственная, — подаёт бабке. – Положи за щеку, потерпи немного, боль, как рукой снимет.
Сам же закурил, присел рядом. И, не успела трубочка прогореть, заулыбалась старуха. С пенька соскочила, Солдату в пояс кланяется.
— Благодетель, — сияет, — спас ты меня. Отпустило зуб-то!
— Пустяки, матушка. Случается и похуже. Бывает, зубы здоровы, да положить на них нечего!
— Порядок знаю, — кивает бабка и лукошко суёт. – Не обессудь, отец родной.
Заглянул внутрь солдат, аж голова закружилась. В лукошке-то яичек дюжина, лука пучок и хлеба каравай. А у бедняги нашего с утра маковой росинки во рту не было.
Старуха же, бочком-бочком, да и на дорогу. Только её Солдат и видел.
Облупил служивый яичко-другое, хлебушком с луком закусил.
— Чудны дела Твои, — говорит. – Я так разумею, что в избушке прежде знахарь жил, да, видать, ушёл или сгинул. Народ же, по привычке, нет-нет и завернёт сюда. Стало быть, так судьба распорядилась, что б я его место занял.
Поскрёб Солдат в затылке. Науке фельдшерской он, хоть, и не обучен, но опыт кое-какой имеется. Да и, как говорится, не всяк умирает, кто хворает. Махнул он рукой, привалился спиной к стене дома и задремал.
Долго ли спал, коротко, а проснулся от грохота колёс. Вскочил на ноги, глаза протёр, видит, правит мужичок телегу прямо к избушке.
— Помогай, дяденька! – вопит.
Шапки на нём нет, армяк распахнут, борода всклокочена.
— Отставить крик! – наш солдатик уже заправским лекарем себя мнит. – Садись на пень, рот открывай, зубы показывай!
— Какие, к лешему, зубы, — стонет мужичок. – Жена моя помирает! Серпом себе ногу отхватила.
Заглянул Солдат в телегу, ахнул. Лежит на соломе баба – лицо белее снега. Кровью перемазана, ступня дерюжкой обёрнута. Приподнял он тряпицу, присвистнул.
У мужика от страха ноги трясутся, а наш лекарь, наоборот, лицом просветлел. Уж сколько он за долгую службу ран сабельных насмотрелся, иному доктору и не снилось. А с такой царапиной и в лазарет-то не пустят. Отвесят тумака и опять в строй пошлют. Хотел было Солдат мужа ободрить, но передумал.
— Плохо дело, — говорит. – Чую, овдовеешь ты, касатик.
Тот так и осел.
— Можно, конечно, — Солдат вроде, как сам с собою размышляет, — заговор древний наложить, но уж больно это дело непростое.
— Наложи, дяденька, — скулит мужик. – Христом-Богом молю.
— Ладно – тряхнул головой служивый, — Уговорил. Неси жену в дом, клади на стол, и, не мешкая, в деревню гони. Сыщешь самого крепкого вина и тотчас обратно.
Бросился мужик приказания исполнять, а Солдат, не спеша, на родничок сходил. Воды в ведро набрал, руки помыл. Зашёл в избушку, достал из ранца портяночки чистые, из фуражки — иголку с ниткой. Только с делами покончил, слышит, гремит телега, муж возвращается.
— Успел? – кричит, а у самого в руках бутыль так ходуном и ходит.
— За дверь ступай и жди, — отобрал у него водку Солдат.
Глотнул немного для куражу. Подошёл к бабе и кулаком в висок её легонько пристукнул. Из той и сознание вон, лежит – не шелохнётся. Служивый же, ногу больную водкой полил, иголку с ниткой смочил и, враз, рану зашил. И так у него это ловко вышло, что сам залюбовался. Затем шов золой из печи присыпал и портянкой обернул. Посидел, трубочку выкурил. Тем временем и страдалица очнулась. Лежит, глазами хлопает.
— Эй, горемычный, — зовёт Солдат мужа. – Спас я твою бабу. Забирай и домой вези. Там пусть десять дней лежит, не двигается. Корми куриным бульоном и каждый час «Отче наш» читай.
Отнёс мужик жену на телегу, вернулся с окороком свиным, копчёным.
— Не побрезгуй, — кланяется, — отец родной.
— Помогай тебе Бог, — степенно отвечает Солдат.
Уехали гости, отужинал служивый с водочкой и, не раздеваясь, спать завалился.
— С утречка, — успел только подумать, — надо бы в избе прибрать, чистоту-порядок навести.
С тем и уснул.
Снилось Солдату, будто бы привезли ему роженицу. Принял дитя, а за ним второе просится. За вторым — третье и так без счёта. Так он младенцев и мыл-носил, умаялся до смерти. Проснулся разбитым, словно и вправду всю ночь трудился.
Огляделся вокруг служивый, вздохнул. Не о таком он доме мечтал, да ничего не попишешь, придётся здесь обживаться. Сполоснул Солдат рожу у родника, перекусил на скорую руку, глотком зелена вина себя взбодрил, и за уборку принялся.
— Служивый, что муха: где щель, там и постель, — рассуждает. – Дай срок, порядок наведу, заживу, как другим и не снилось.
Лавку со столом у родника отчистил, пучки трав сушёных перед крыльцом разложил, окна помыл, склянки на крыльцо выставил, паутину смахнул. А стал из-за печи сор выметать, смотрит, стоит ларец берестяной. Забилось ретивое у Солдата. Неужто клад прежний владелец припрятал? Поднял крышку — не то! Лежит на дне книга в руку толщиной. Переплёт мышами погрызен, да водой подпорчен.
— Ничего, — ухмыляется служивый. – Грамоту, слава Богу, разумеем. Не всё ж по вечерам в потолок плевать. Мы буковки поскладываем, почитаем. Не дурак, поди, такую книжищу написал. Авось, совет какой найду или научусь чему.
Отложил он книгу, взялся полы мыть, да тут в оконце застучали. Привела старуха внука с вывихнутым плечом. Вышел Солдат на крыльцо, потянулся всласть.
— Что, бабка, — подмигивает, — не уберегла мальца? Небось, с товарками косточки невестке перемывала?
— Виновата, батюшка, — кивает старуха.
— А, раз виновата, — посмеивается Солдат, — иди в избу полы помой. Да, как следует! Грязь не размазывай.
Сам же посадил мальчонку на пенёк, взялся за больную руку и давай байками со сказками потчевать. Заболтал совсем, рассмешил и – раз! Как дёрнет! Плечо на место и встало.
Домыла бабка полы, поблагодарила служивого горшком щей с говядинкой и увела внучка домой.
Отобедал Солдат, постелил на воздухе шинель, сапоги скинул. Полежал, поворочался. Никак не спится.
— Дай-ка, — думает, — книгу почитаю. От такого занятия всегда в сон клонит.
Открыл служивый книгу наобум, полистал.
— «При пупочной грыже всыпать пригоршню головок цветка василька в кружку с кипятком. Погодить немного и пить три раза на дню. Ежели не поможет, то прикладывать на грыжу пареную кору дуба».
Хмыкнул Солдат, головой покрутил, ещё пару страниц перевернул.
«От простуды нутра – нагрей кирпич на огне, в валенок положь и на брюхе держи».
— Мать честная! — у служивого весь сон из головы сдуло. – Это ж от прежнего хозяина записи чародейские остались. Тут все болезни людские записаны и против каждой лечение своё придумано.
Вскочил на ноги Солдат, книгу, как дитя любимое к груди прижимает, на руках нянчит.
— Был я костоправом, а отныне-то, кум королю! Любую хворь победить смогу, от бородавок до чумы. Хошь – веснушки сведу, а, хошь – от падучей избавлю.
Сбегал служивый в дом, водочки выпил, что бы успокоиться. Сел к столу, вновь страницы листает.
«От чирья натопи барсучьего сала, обмакни в него безымянный палец руки и им помажь три раза вкруг нарыва. Прочти два раза «Богородицу» и вновь мажь».
— Выходит, молитовкой врачевать надо, — Солдат дух перевёл. – Не колдовская, значит, книга, раз православным человеком писана.
Сидит, сердечный, не знает, плакать или смеяться ему от счастья свалившегося.
— Вот мне теперь скляночки-травки хозяйские службу сослужат. Настоек наделаю, мазей целебных, прикладок с притирками.
Тут, чу, в окно стучат!
Кинулся Солдат из избы. На крыльце молодица брюхатая с ноги на ногу переминается. В руках курицу печёную держит. Просиял служивый.
— Давай, — говорит, — душенька, обсказывай свою хворь. Отказа ни в чём не будет.
— Хочу, дяденька, — краснеет та, — узнать, кто у меня родится. Мальчик, али девка.
— Тьфу, ты! — расстроился Солдат. – А, болит-то что? Может внутри тянет?
— Ничем я не хворая. Уж больно девку родить хочется.
Хотел было служивый шугануть её с досады, да очень ему курятинки захотелось. Взял он пучок сухой травы, молодице подал.
— Привяжи под юбку и до родов носи. Будет тебе девка.
Принял курицу, пальцем погрозил.
— Впредь с дурью всякой ко мне не суйся. И другим передай.
***
Только на следующий день удалось ему книгу волшебную испробовать. Привели к Солдату паренька с ногою сохнущей. Расцвёл служивый. Такая напасть – дело серьёзное, не прыщ какой и не синяк. Засуетился Солдат: руки потирает, глаза щурит, ноготь покусывает. Усадил больного с роднёй на траве, сам бросился в избу книгу читать. Долго искал, но нашёл!
«Сухоту ножную, али ручную лечи «баней обдорской». Рой яму на половину роста. Жги в ней березовые дрова. На угли дрова подкладывай дважды. Затем клади сверху коровьи кости и, жди, пока сгорят. Потом на пепел брось сырые поленья, уложи поверх хвою и усади больного. Читай пятьдесят раз к ряду «Отче наш», и доставай исцелённого из ямы».
Принялся наш Солдат командовать. Одни мужики за дровами и хвоей в лес пошли, другие яму роют. Бабы в деревню побежали по дворам кости искать. Служивый же, прохаживается, да покрикивает, сухоногого по макушке треплет.
— Потерпи, дружочек, скоро, как жеребёнок скакать примешься.
И, поди ж ты, не обманула книга чародейская! Встал паренёк, исцелённой ногой притопнул.
Солдат в тот вечер напился до изумления. Да, разве можно его винить?
Зато, дальше жизнь потекла молочной рекой меж медовых берегов. Слухи о нашем лекаре по всей губернии пошли. Что ни утро, к избушке лесной больные, да увечные стекаться начали. Тут не побездельничаешь. Крутится Солдат, как белка в колесе, старается каждому помочь. Никому от него отказа не бывает, но и о себе не забывает. Плату вперёд требует, хотя и берёт по совести. Вдов с сиротами не обижает.
А, к осени и зажиточный гость стал наведываться, серебряным рублём за исцеление платить. Тут пришлось нашему Солдату новые снадобья-мази изучать, готовить. У тех, кто при золоте и хвори свои, не то, что у простого люда. Одних срамных болезней с десяток наберётся.
Крышу в избе ему перестелили. Погребец для провианта отрыли. Сарайчик дровяной поставили. Стал Солдат подумывать, не справить ли ему и дом, средств-то, слава Богу, хватает. Но, одна мысль душу гложет, вдруг, хозяин вернётся? Кто знает, куда и насколько он подался? А, ежели книгу чудесную отдать потребует? Думал служивый, думал и догадался! Надобно самому сесть и все странички переписать. Дело нелёгкое, но верное.
Солдат, что багор; зацепил, потащил, не отцепишь! Заказал себе бумаги, чернил, перьев гусиных. Словно камень с души свалился.
Тут и зима подоспела. Лес от морозца потрескивает. Дороги снегом завалило, народ по избам сидит. Никто на улицу и носа не кажет. Мужики на полатях посапывают, бабы прядут, детишки на санках катаются. А, Солдат день-деньской за столом пером скрипит. Одно дело буквы читать и в слова складывать. Писать же, всяк знает, работа нешуточная. Строчки, что твои блохи, то вверх, то вниз норовят скакнуть. Перо бумагу рвёт-царапает, чернила в разные стороны летят.
— Не солдатское это занятие, — вздыхает наш кавалер, — эх, я горемыка, хуже лапотного лыка!
Но, дни бегут, дело на лад идёт. Буковка к буковке встаёт. Прочитал слово — записал. Прочитал – записал.
И, вот, как-то ввечеру, переворачивает Солдат новую страницу и читает — «Нечистый».
— Что за болезнь такая? – выводит буквы служивый. – Раз нечистый, так в баню сходи.
Зевнул он, потянулся, пальцы в кулаки сжал-разжал. Прошёлся по горнице, рожу из кадушки сполоснул. Чувствует, не хочется к столу возвращаться. Будто сила какая его прочь гонит. Голова гудит, глаза слипаются.
— Выпью, — решил, — чарочку. Дело, глядишь, веселее пойдёт.
Налил он зелена вина, капустки квашеной в щепоть взял.
— Ну, — говорит сам себе, — за Нечистого!
Вот тут-то солдатика и проняло. Рука с кружкой так в воздухе и повисла. Дыхание перехватило. Скосил он глаза на книгу, а буквы там так и пляшут. Не разобрать! Выпил он. Ещё налил.
— Перо и чернила, — рассуждает, — любого с ума сведут. Лягу-ка я спать, утро вечера мудренее.
Скинул сапоги, тулупчиком укрылся, глаза зажмурил. Ворочался он, ворочался – не идёт сон. Озлился Солдат. Встал с лавки, лучину зажёг. Сел к столу.
— «Коли хочешь Нечистого вызвать, — читает, — то возьми пять свечей. Затем, начерти на земле звезду о пяти лучах…».
Захлопнул служивый книгу, как был в исподнем, на крыльцо выскочил. Сон у него, как рукой сняло. За всю службу так не пугался.
Постоял. Чувствует, мороз под рубахой покусывает, ноги от холода сводит. Прокрался он в избу, книгу на пол скинул.
— В печь её, — думает. – И листы, что исписал, сжечь.
Дрожащими руками трубочку набил. Сидит, покуривает, в себя приходит.
— Книжица, — размышляет, — конечно, адская. Но, болезни-то лечить помогает. И не с дьявольщиной какой, а с молитовкой. И зелья в ней не из жаб-пауков, и настойки не на крови христианской. Может быть, листы с Нечистым в неё случайно попали. Или искушает меня Рогатый?
За окном уж и рассвет зимний забрезжил, а Солдат всё мается. То на книгу посмотрит, то табачком затянется. Так ничего и не придумал. Спать завалился.
Проснулся служивый, солнце в окно стучится. Клесты на рябине перекликаются. Собаки в деревне лают. Встал Солдат, божьему дню улыбнулся. Вышел в сени, из кадки водой в лицо поплескал. Позавтракал, переоделся в чистое. Мундир на все пуговицы застегнул. Фуражку на голову потуже натянул. Сел к столу, книгу чародейскую раскрыл.
— Я вот, как смекаю, — сам себе говорит. – От судьбы не уйдёшь. Видимо, суждено мне с Чёртом свидеться. А, раз так, то нечего и откладывать. Лучше сейчас, чем когда беда припрёт.
Зажёг он свечи, знаки колдовские на полу начертил и заклинание прочитал.
Только последнее слово вымолвить успел – Чёрт тут как тут. Стоит перед Солдатом, улыбается. Глазки от солнечного света щурит, с копыта на копыто переступает.
— Здравствуй, — говорит, — мил человек. Заждался я.
— Здравия желаю, — отвечает Солдат.
— Смотрю, не боишься меня совсем, — хихикает Чёрт. – Вот и славно. Значит, знаешь, чего хочешь. Так и дело наше веселее пойдёт.
— Ошибочка получается, — разводит руками Солдат. – Дел промеж нами никаких нет, и не будет. А, что вызвал, виноват! Уж больно любопытно было. Не сдержался.
— Погоди, погоди, — заволновался Нечистый. – Я ж не просто так явился. Не с пустыми руками. Нешто не слышал, что я любое желание исполнить могу и счастливым сделать?
— Любое? – присвистнул Солдат. – Всё, что пожелаю?
— А, как же! – Чёрт к столу подсел. Перо, лист бумаги взял, писать изготовился. — Сейчас и договор составим, всё честь по чести.
— Взамен душу потребуешь?
— Да, у тебя ж больше и нет ничего!
— Что ж, — говорит служивый. – По рукам.
Походил он по горнице, лоб поморщил, в затылке поскрёб.
— Хочу я, что б люди не хворали и от болезней не мёрли.
— Не то! – Рогатый от досады перо бросил. – Ты, солдатик, для себя просить должен. А, то, эка хватил. Что бы люди не болели! Тебя, впрочем, от любых хворей избавить могу.
— Так мы к согласию не придём, – нахмурился Солдат. – Я, как-никак, душу свою бессмертную продаю. Чего ж дешевить-то?
Вздохнул Чёрт.
— Голуба моя, — говорит. – Приди в себя. Душонка-то твоя, тьфу! Грош ей цена. Всё что умеешь, штыком колоть, да в строю шагать. Семьи нет, детей не воспитал. В церковь ходишь, как придётся. Пьянствуешь, опять же. А, хочешь, бутыль тебе подарю, в которой водка никогда не кончается?
— Душу российского солдата на бутылку сменять? – озлился служивый. – Да, ты в своём уме-то?
— Вот же парень-кремень, — скалит зубы Чёрт. – Торгуешься, что цыган на ярмарке. Может быть, девицу-красавицу пожелаешь? Ладную, добрую, работящую, верную. Женишься, горя знать не будешь.
— Куда черт не поспеет, туда бабу пошлет? — машет рукой Солдат. – Жену я и сам себе найду. В таком деле нам подмога без надобности.
— Ох, и тяжело с тобой, — сокрушается Нечистый. – Злато-серебро не прельстят? Столько, что и внукам оставишь.
— Не смеши, — отмахивается Солдат. – Для меня деньги — вода. Вмиг промеж пальцев уходят. Ты, давай, правильную цену предлагай.
— Молодость вернуть могу, — предлагает Чёрт
— Дело хорошее, но души бессмертной не стоит.
Чем только не соблазнял Рогатый, чего не сулил, всё Солдату не по нутру. Выдохся Чёрт, голову повесил.
— Ты уж прости, — похлопал его по спине служивый. – Не держи зла. Сам вижу, нехорошо получается. В гости-то я тебя зазвал, а сижу и нос ворочу.
Чёрт головой покивал и, вроде как, всхлипнул.
— Слушай, — обнимает Солдат Нечистого, — а, хочешь совет полезный дам? За то, что столько времени со мной потерял.
— Да, ну, — дёргает плечом тот, — какой от тебя прок?
— Не скажи, — служивый в сени сходил, зелена вина принёс, по чаркам разлил. – Вот, давеча, ты бутылкой хвастался, в которой водка не кончается.
— Неужто согласен?
— Погоди, — продолжает Солдат. – Я к тому веду, что к делу ты подошёл без сердца. Бездумно. А, надо бы посидеть со мною, выпить, поговорить. Тут, глядишь, водка бы и закончилась. Смекаешь?
Чёрт брови недоумённо поднял.
— Тогда ты пальцами щёлк! И на столе опять полштофа стоит. Я – научи! А ты отвечаешь, мол, ерунда, наливай по новой. Ещё бы выпили. Опять, щёлк – новые полштофа! Тут я бы прямо с ножом к горлу пристал. А тебе бы малость покочевряжиться, да и договор подсунуть. И говорить небрежно, как о пустяке каком.
— Подписал бы? – с надеждой спросил Чёрт.
— Ещё бы упрашивал!
— Вот, кабы знать! — засокрушался Нечистый.
— Теперь про бабу слушай, — говорит Солдат. – Бывает, встретишь, и понимаешь, что на край света за ней готов идти. Ночами не спишь, песни жалостные поёшь, кажется, жить без неё не можешь. Во тут-то, самое время тебе явиться.
— Продал бы душу?
— Две бы продал!
— И с деньгами я не вовремя сунулся? – чуть не плачет Чёрт.
— Молодец! – радуется Солдат. – На лету схватываешь. Теперь, чую, тебе во всём Аду равного не сыщешь. А, говорил, какой от меня прок?
— Спасибо, брат, — улыбается Нечистый.
— Ну, раз уж мы теперь друзья, — спрашивает служивый, — ответь, куда хозяин избушки пропал? Когда обратно ждать?
— Живи спокойно, не вернётся хозяин, — отвечает Чёрт. – Он теперь при дворе у заморского короля врачует. Академию лекарскую основал. Ученики к нему со всего света съезжаются.
— Твоя работа?
— Моя, — скалится тот.
— Вот же ты пёс! – вроде, как осерчал Солдат. – Мне, значит, за душу водку предлагал, а другим вон какие чины выхлопотал.
— Всё же, братец, — обиделся Чёрт, — на землю-то спустись. Знахарь, что тут жил, с малых лет врачеванию обучался. Ночей не спал, над книгами корпел. От любой болезни вылечить мог. Молва о нём по всей округе гремела. И душа его — чистый алмаз, не ровня твоей! По заслугам и цена была дадена.
— Ладно, — подмигивает Солдат, — считай, пошутил я.
А, сам рад радёшенек. Выходит, книга, что лекарем написана, и не бесовская вовсе.
— Раз обид промеж нас нет, — заглядывает ему в глаза чёрт. – Может быть, погощу у тебя? Не прогонишь?
— Хоть сто лет живи, — соглашается Солдат. – Вдвоём и зимовать веселее.
На том и порешили.
На следующий день проснулся служивый. Глаза продрал, потянулся. На дворе морозно, в доме зябко.
— Баньку бы сейчас, — говорит, — кто-нибудь истопил. Многое бы за это дал.
Чёрта, как пружиной подбросило. Враз дрова накололись, вода появилась, баня раскалилась.
Попарился Солдат, чарочку выпил.
— Чего бы сейчас, — вслух размышляет, — за поросёнка с хреном не отдал.
Чёрт только глазами сверкнул, стол уже от яств ломится. Поел служивый, разомлел.
— Душу, — вздыхает, — готов отдать, что б песню душевную послушать.
Нечистый в ладоши хлопнул, к избушке цыгане табором подъезжают. В бубны бьют, гитарами звенят, кудрями трясут.
Натешился за день Солдат. Напился, наелся, наплясался.
— Ничего не жалко, — говорит Чёрту, — за такую жизнь отдать.
Рогатый уши навострил, глазами заморгал, копытцем забил. На Солдата с надеждой глядит.
— Однако, — зевает служивый, — пора и честь знать. Ночь на дворе, спать пора.
Так у них и повелось. Что ни день, Солдат гуляет и веселится. Кажется, ещё миг, и душу свою Чёрту за девку-плясунью или за кувшин вина выложит. Да, только всё никак!
Неделя прошла, другая началась.
Просыпается Солдатик, глядь, а на лавке Старый Чёрт сидит, ногой качает. Шкура у него седая, от времени мхом поросшая.
— Здравствуй, дедушка, — поднялся служивый. – Никак на подмогу прибыл?
— За внуком я, — хмурит брови Старый. – Совсем ты его, упырь, заездил.
— Жаль, — печалится служивый. – Так мы с ним поживаем знатно.
— Постыдился бы, — корит Старый Чёрт. – Справился с мальчонкой.
Взял он внука за шкирку, свистнул тройным посвистом, и сгинули оба. Только их и видели.
***
Много лет с той поры минуло. Пришло время Солдату помирать. Лежит он в постели, чуть дышит. Вокруг дети, внуки, друзья верные стоят, тоскуют. Вдруг, откуда ни возьмись, старый знакомец Чёрт выныривает.
— Помнишь меня? – горячо в ухо шепчет.
— Да, разве забудешь, — усмехается в седую бороду Солдат. – Видишь, брат, отжил я свой срок.
— А, хочешь, — подмигивает Чёрт, — ещё годков тридцать пожить? Только, уговор, душу вперёд.
— Опять, — улыбается Солдат, — опоздал. Раньше б тебе появиться. Получил бы душеньку мою на тарелочке. А, сейчас уж поздно. Устал я.
Подмигнул Чёрту и помер.