Отец М. Ю. Лермонтова, Юрий Петрович был красавцем и пехотным офицером. Что бы стать абсолютно счастливым человеком к этим двум составляющим ему требовалась третья, а именно, деньги. Вот почему, уйдя в отставку, он в течение месяца обворожил семнадцатилетнюю соседку Машеньку Арсеньеву и, предвкушая изрядное приданое, повёл под венец. Отныне ничто не мешало радоваться жизни. Юрий Петрович затевал невиданные обеды и охоты, на несколько недель уезжал в Москву «навестить боевых товарищей», волочился за уездными барышнями. Время от времени случалось ему попадать в «пикантную ситуацию», будучи застигнутым женой с какой-нибудь дворовой девкой.
— Какой конфуз, — подмигивал он потрясённой Маше, уже носившей их первенца.
Родившегося мальчика назвали Мишей, в честь отца жены.
— Записной ходок был тестюшка, — разглагольствовал Юрий Петрович, откупоривая шампанское в компании друзей. – Настоящий российский офицер. Умел, и покутить, и за себя постоять. Если Мишенька в нас с дедом пойдёт, даю слово, господа, быть ему при дворе.
Марья Михайловна тем временем чахла, жаловалась на недомогание и, когда маленькому Лермонтову исполнилось три года, умерла.
— Кто, как не отец может воспитать настоящего гусара? – хмельной Юрий Петрович, курил, держа на коленях сына. – Эх, брат, нам ли печалиться!
Увы, сын рос, не оправдывая надежд отца. Невысокий, рыхлый он сторонился сверстников и шумных гостей. Подаренные игрушечные сабельки, ружья и барабаны пылились в чулане.
— В кого же ты такой тютя? – недоумевал Юрий Петрович. – И рожа кислая, и взгляд тухлый. Поди, хочешь у бабки погостить?
Маленький Миша вяло кивал.
Шли годы. Мальчик воспитывался в бабушкином имении. Непрестанно болея, он большую часть времени проводил в постели. За несуразно тонкие руки и ноги на крупном теле, дворня звала его «паучонком». Буйные и смешливые соседские дети не принимали в свои игры. Временами, в компании подвыпивших друзей наезжал отец, однако, его визиты становились всё реже и со временем прекратились.
Последняя их встреча состоялась уже на смертном одре Юрия Петровича, когда Мише исполнилось 17 лет. Отец лежал, утопая в подушках. Он исхудал, пожелтел лицом, но был по-прежнему необычайно хорош собой.
— Давай прощаться, — прохрипел умирающий. – Бабка меня ругать будет, не верь. Ни о чём не жалею. С тобой только фиаско потерпел. Прости, брат. Теперь ступай…
