Два письма Анны Аллендорф (/dnevnik-anny-allendof-1918-j-god/) к своему брату Александру Аллендорфу.
г. Нежин
30 января 1920 г.
(старый стиль)
Дорогой Саша!
Хотя, по-видимому, почтового сообщения между Украиной и Великороссией и нет, но я всё-таки хочу попробовать тебе написать, что бы ты знал о постигшем всех нас тяжёлом горе. 25-го января в 10 часов утра скончалась наша дорогая мамочка, и я всё ещё не могу опомниться от этого удара. Хворала мама недолго, ещё 13-го января была у Лены, а затем вечером почувствовала себя плохо. У неё очень высоко поднялась температура, и я очень боялась сыпного тифа, который страшно свирепствует в Нежине. Оказалось, однако, другое: доктор определил плеврит и успокоил нас, говоря, что болезнь развивается нормально и, что сердце работает очень хорошо. До 22 января, с небольшими перерывами, температура продолжала держаться очень высоко, 22-го же января начала подниматься, и сейчас же ослабла и деятельность сердца. Женщина-врач, у которой мы с мамой нанимали две комнаты, всё время наблюдала за маминым сердцем, несколько раз впрыскивала камфару и кофеин, но и эти средства уже плохо помогали. Два дня мама очень страдала: жаловалась на страшную тоску, металась, стонала, дышала с большим трудом. В пятницу мама успокоилась: лежала уже спокойно, не стонала, но уже ничего и не говорила. Так прошла и ночь на субботу. Утром у мамы уже почти совсем не прощупывался пульс, она лежала всё время с закрытыми глазами, а если ненадолго и открывала их, то, по-видимому, уже не узнавала меня. Призывала я Елену Николаевну (врач), но сделать уже ничего нельзя было. Скоро мама совсем затихла, затем вздохнула ещё раз-два самым нормальным образом, и всё было кончено.
Я всё время была одна около мамы, т. к. Лена тоже очень больна и совершенно лежит: третий месяц у неё температура доходит по вечерам до 40 градусов, и при том её мучает страшный кашель. Конечно, это всё последствия настоящей тяжёлой жизни.
Одев маму, я оставила её одну и поспешила к Лене, что бы самой сообщить её о случившемся несчастье. Это было очень тяжело, и мы обе долго не могли успокоиться. Дети тоже безутешно рыдали и глубоко тронули меня своей искренней и сердечной привязанностью к бабушке. Мы решили перенести маму к Лене и сделали это в субботу же. До понедельника мама лежала здесь у нас, и мы почти всё время сидели около неё. Мама совсем не переменилась, и выражение у неё было необыкновенно хорошее и спокойное, так что я прямо насмотреться на неё не могла. В понедельник 27 января в 3 часа дня мы вынесли маму в церковь женского монастыря (против Лениного дома, где отпевание было совершено по православному обряду знакомым священником, которого мама очень любила и уважала).
Похоронили мы маму на монастырском кладбище, где ей всегда очень нравилось, и нам очень приятно, что мама так близко от нас: куда бы я теперь не шла, я обязательно захожу к маме на могилу.
Ты, Саша, хорошо знаешь, чем была для меня мама, и потому можешь себе представить, что для меня значит её утрата: моя жизнь совершенно надломилась, всё как-то померкло и на душе беспросветная тоска. Живу я сейчас у Лены, т. к. оставаться на той квартире, где мы жили так уютно с мамой, я совершенно не в состоянии. У Лены мне всё-таки легче, т. к. мы можем хоть вместе поговорить о маме. Вот только бы Лена поправилась, а то забота тяжёлым гнётом лежит на моей душе.
Ах, Саша, как тяжело жить! Эре я тоже написала, но боюсь, что он не получит моего письма. Настоящее письмо пошли заказным, может быть, это будет всё же надёжнее. О том, как мы живём, напишу тебе в другой раз, а теперь как-то не хочется.
Крепко целую тебя, Лиду и детей от себя, от Лены и от наших детей. Помоги нам Бог всем перенести нашу тяжёлую потерю
Твоя Анна.
г. Нежин
20 марта 1920 г.
Дорогой Саша.
Не знаю, как и сообщить тебе о том ужасном несчастье, которое снова обрушилось на нас. 13 марта по старому стилю в 9 ч. утра скончалась после продолжительной и очень мучительной болезни Лена. Я очень виновата перед тобой и перед Эрей, что не подготовила вас заранее к этому удару и ни разу не писала о состоянии Лениного здоровья после маминой смерти. Получив твоё последнее письмо, которое очень согрело мою измученную душу, я хотела было сейчас же написать тебе и сообщить о страшной опасности висящей над нами, но тут как раз начались ужасно тяжёлые дни, когда Лена не отпускала меня ни на шаг, и письмо к тебе так и осталось не написанным. Теперь я тоже несколько запаздываю с извещением, но ты простишь меня, если сможешь представить себе мою настоящую жизнь. Как я уже тебе писала, Лена в ноябре месяце чувствовала себя очень плохо, но, как и всегда это и лишь около Нового Года признала себя больной и стала большую часть дня проводить в постели. 7-го марта у неё сделались довольно сильные кровотечения и после этого она уже совершенно легла и больше не вставала. Каждый вечер температура поднималась до 39,8, а иногда и до 40, мучил страшный кашель. Для окружающих неминуемая смерть была совершенно очевидна, сама же Лена твёрдо надеялась на выздоровление. Жажда жизни была в ней непомерна велика и лучшей темы для разговора были мечты о том, как устроится наша жизнь, когда она совсем поправится.
7-го марта температура у Лены вдруг упала, и она была страшно этому рада, да и в мою душу закрался было луч надежды. Радость наша, однако. Была непродолжительна: скоро начались сердечные припадки, один из которых и послужил причиной Лениной смерти в пятницу.
Ах, Саша, как она страдала весь четверг, ночь на пятницу и утро пятницы, и как терпеливо она несла это страдание. Пишу тебе и горько плачу и скажу, что мне легче, когда я могу плакать, а то в душе у меня какой-то холод, какая-то пустота, и мне так тяжело, так тяжело. Бесконечно жаль мне детей, которым Лена давала так много, что их потеря совершенно незаменима. Нюся, которая питала страстную, прямо какую-то необыкновенную привязанность к матери, теперь положительно меня пугает. Она потеряла всякий интерес к жизни (а, как она была жизнерадостна и полна интересов) и полна такой безграничной тоски, что я иногда прямо не знаю, что мне с ней делать. Одна только Леночка ещё ничего не понимает, но её мне тоже ужасно жалко, т. к. она никогда не будет знать, что значит любовь и ласка матери.
Пока что-то больше не пишется. Через некоторое время напишу опять и тогда подробно расскажу о своей жизни, а теперь не могу.
Крепко целую тебя, Лиду, детей.
Не забывай меня.
Твоя Анна.