Письма А. А. Аллендорфа к своей невесте Л. В. Гаркушевской (1902 — 1903 г. г.)

Конверт

12 июня 1902 года
Глубокоуважаемые Вера Владимировна и Лидия Владимировна!
Мой товарищ инженер п. с. (путей сообщения) Николай Николаевич Рокотов* просил меня представить его Вам.
Если вы ничего не имеете против этого, то не откажите уведомить меня, можем ли мы застать Вас дома в воскресенье 16-го июня.
С просьбой передать мой привет Юлии Владимировне имею честь быть всегда готовый к услугам.
А. Аллендорф.

*Рокотов Николай Николаевич (1876 — ?)
Депутат 2-й ГД (Государственная дума Российской империи) от Псковской губернии.
Русский, православного вероисповедания, дворянин. После окончания Института инженеров путей сообщения вернулся в родовое имение. Состоял на земской службе, мировой посредник 2-го участка, предводитель Новоржевского дворянства. В 1905-1917 председатель Новоржевской уездной земской управы. Почётный мировой судья. Член уездного училищного совета. Председатель общества вспомоществования нуждающимся учащимся женской прогимназии и городского училища. Беспартийный. Землевладелец Новоржевского уезда Псковской губернии (415 десятин).
07.02.1907 избран во 2-ю ГД от общего состава выборщиков Псковского губернского избирательного собрания. Входил в группу беспартийных депутатов. Член Распорядительной комиссии.
После роспуска ГД вернулся в родной уезд, продолжал выполнять обязанности председателя уездной управы, активно занимался общественной деятельностью. В 1910 утвержден земским собранием попечителем Ашевской школы. Помогал в строительстве ряда школ, содействовал ремонту дорог и постройке шоссе из Сущева в Новоржев. Участвовал в создании сети кредитных товариществ, сельскохозяйственного склада, земской кассы мелкого кредита и сети потребительских обществ, в оборудовании зерноочистительных, прокатных и болотно-лутовых пунктов, в организации агрономической и ветеринарной помощи, в устройстве первой в губернии уездной телефонной сети, в улучшении почтовых сношений, в устройстве первых яслей-приютов, в основании пенсионной кассы и прочее. Однако по решению земского съезда Рокотов был отстранен от должности; выехал в Петроград. Дальнейшая судьба неизвестна.
Награжден орденом Святого Станислава 2-й степени (1916)

14 июля 1902 года
Многоуважаемая Лидия Владимировна!
Несколько раз собирался к Вам, но, не будучи уверен, дома ли Вы, откладывал свою поездку. Если Вас не затруднит, не откажите уведомить, можно ли застать Вас в четверг 18-го числа.
С просьбой примите уверение в совершенном почтении. Имею честь быть готов к услугам.
А. Аллендорф.

Брелок

5 августа 1902 года
Дорогой Лидок!
Безумно люблю и тоскую – тоскую и безумно люблю.
Сейчас вернулся с линии, и мысли о тебе не покидают меня ни на секунду. Не видя тебя, страдаю сильно. Тысячу раз целую глазки моей мадонны.
Во вторник едва ли удастся, в среду вечером постараюсь непременно приехать.
Сила моей любви пределов не имеет.
Твой, твой всегда С.

10 августа 1902 года
Моя Лидочка, моя нежная, маленькая девочка!
С тех пор, как я с тобой расстался, не прошло, кажется, ни одной секунды без дум о тебе. Лида, Лида, твои глазки и вся ты стоишь сейчас передо мной, и я тянусь, что бы поцеловать тебя, но целую воздух.
Твои вчерашние слова, что у тебя прошли весёлость и счастье с тех пор, как ты полюбила меня, меня волнуют и мучают. Неужели я не могу дать счастье моему счастью, моей радости. Если только возможно, то возьми их обратно, моя Лидуся.
Сейчас еду по линии, а затем к М. А. и надеюсь, что, может быть, увижу тебя. Но я сам своей надежде не веру. Лида, если ты хочешь доставить мне облегчение, напиши мне: завтра – сюда, в понедельник, вторник и среду – в Нижний Н.
Целую твои глазки, твой лобик, всю тебя.
Твой С.

12 августа 1902 года
Мой ангел, моё божество, моя Лидочка, моё сокровище, моя жизнь, моё счастье!
Я совсем изнервничался, ожидая твоё письмо. Почему-то мне казалось, что письмо от тебя должно было прийти вчера в воскресенье – его не было! Тысяча предположений (одно другого мрачнее) волновали меня. Только теперь, получивши твоё письмо, я соображаю, что раньше оно не могло дойти.
Я, до сего времени неверующий, перед тем, как прийти моему рассыльному, молился в душе, что бы получить известие от моей Лидочки, от сердца моего сердца, от души моей жизни.
Ты, моя девочка, не смейся над этими эпитетами. Я сам нарочно не буду перечитывать этого письма, что бы послать тебе то, что я думаю без всяких литературных украшений и дополнений.
Сейчас сидит у меня инженер – мой товарищ, который приехал заменить меня на время моего отпуска. Он очень удивлён был моим поведением до появления рассыльного, а также и последующим. На самом интересном месте я прервал свой разговор с ним и бросился к себе, что бы поговорить с моей безумно любимой Лидой.
Лида. Лида, мне иногда кажется, что я сойду с ума от любви к тебе. Если ты меня хоть сколько-нибудь любишь, пиши и не заставляй меня страдать так сильно.
Сегодня выехать я не успею, как-никак, ещё не всё сдал – завтра утром иду на работу, а, затем, вечером прямо на пароход и в путь.
Вчера был в Никополе по делам и меня уговорили пойти поддержать одну певицу казанской оперы некую Асланову (О. И. Асланова – оперная певица Казанского Городского Театра, драматическое soprano). Голосок, действительно, недурной.
Пишу после некоторого перерыва: приходили техники, десятники и т. д. В заключение заехал на минутку Леонид Григорьевич и, между прочим, сказал, что собирается в Нововремевку в четверг 15-го. Как хотелось мне в это время быть на его месте, что бы видеть Лидочку.
Да, относительно певицы! Пела она довольно старые, избитые вещи в невозможной обстановке. Тем не менее, один романс: «Какая ночь» — на меня произвёл сильное впечатление. Когда увижу тебя, передам его содержание (слов его не помню).
Лида, Лида, люблю тебя безумно и хотел бы меньше, да не могу! Ты мне кажешься такая чистая, такая добрая, такая бесконечно хорошая, что я невольно задумываюсь, стою ли я тебя и могу ли я дать тебе то счастье, которое ты заслуживаешь.
Береги себя, моя Лидочка! Пиши мне в Нижний (Ошарская №15)
Твой всегда С.
Прости за безвкусное письмо, но мне в первый раз в жизни приходится писать такое длинное послание.

13 августа 1902 года
Радость моя, Лидочка!
Пишу тебе на пароходе. Сильно трясёт, поэтому прости за неразборчивость. Страшно тоскую, что тебя нет со мной. Весть о тебе я могу получить, в лучшем случае, только в субботу в Нижнем, да и то, если не забудешь. Если это действительно случится, я страшно рассержусь на мою Лидусю.
Интересного на пароходе нет ничего. Надеюсь в этом отношении на железную дорогу.
Как ты себя чувствуешь, моя крошка? Веселы ли глазки моей капризной девочки? Крепко, крепко целую тебя.
Твой С.

14 августа 1902 года (Курск)
Пользуюсь остановкой, что бы ещё раз, хоть письмом, послать свой поцелуй моей Лиде. От Александровска в поезде нашлись знакомые, и стало веселее.
Лида, мне иногда начинает казаться, что ты меня разлюбила! Напиши, что нет.
Твой вечно Саша.

18 августа 1902 года
Дорогая, милая Лидочка!
Вчера приехал в Нижний. Сейчас сижу в папином кабинете и пишу тебе. Ты не можешь себе представить, как я вчера обрадовался, получив твоё письмо. Только что я приехал и, окружённый братьями и сёстрами, сидел на террасе, как вдруг мама принесла письмо, которое я ещё издали узнал.
Я тебе писал каждый день и удивляюсь, что до вторника ты получила всего одно письмо.
Сегодня свадьба сестры и все в доме у нас в хлопотах (Елена Александровна Аллендорф выходит замуж за Василия Васильевича Кукаркина). Погода ясная, но прохладная. Что-то делает сейчас моя Лидочка?
Тысячу раз целую твои ясные глазки!
Твой вечно Саша.

1 сентября 1902 года
Моя дорогая, милая, ненаглядная звёздочка!
Моя бесконечно любимая Лидочка!
Прости, что так поздно сообщил о своём неприбытии, но я всё думал, что удастся к тебе сегодня приехать. Ещё в четверг вечером у Вас я чувствовал себя довольно плохо, сегодня же с утра болит голова и настроение духа самое мрачное, наверное, простудился. Это, конечно, не помешало бы мне приехать, т. к. сидеть в экипаже я могу, но я боюсь своим невесёлым видом расстроить мою девочку и нагнать на неё тоску своим сплином, почему и предпочитаю остаться дома.
Лида. Лида ты не знаешь всей силы моей любви – мне даже доставляет наслаждение писать твоё имя. Когда я вспоминаю твои глазки в то время, когда мы в прошлый четверг собирали груши в саду, у меня сердце сжимается от боли, что я не могу сейчас тебя видеть и целовать. Жить два дня одной мыслью увидеть тебя на третий, и затем не быть в состоянии этого сделать – это слишком тяжело.
Лидочка, дорогая моя, теперь, когда я не вижу тебя, мне опять кажется, что ты не любишь меня. Сегодня ночью у меня была положительно галлюцинация: несколько раз приходила ко мне ты с холодными, строгими глазами, и говорила, что не любишь меня. Это меня положительно измучило, я был совершенно разбит. Напиши мне, что это неправда. Напиши мне, что ты меня любишь.
Лида, моя девочка, прости меня (если ты меня любишь) – но это не есть недоверие, а прямо ясное сознание, что я слишком недостоин тебя. Ты, как я уже не раз говорил, тот идеал, который давно уже носился в моём воображении; я думаю, что может прийти такое время, что я возьму тебя силой из Нововремевки и увезу тебя куда-нибудь далеко-далеко, что бы постоянно смотреть на тебя и говорить с тобой.
Лида, если тебя не затруднит, напиши мне подробно, что ты делала эти два дня, о чём ты думала, как ты себя чувствуешь теперь, больно ли тебе дышать, как это было в четверг вечером, блестят ли твои глазки спокойствием и весельем, или, действительно, они становятся холодными и строгими при воспоминании обо мне.
Знаешь, я в четверг вечером любовался тобой, когда ты так трогательно-мило заботилась о ротмистре и его ушибе. Хотя, откровенно признаюсь, что тут была и некоторая доля зависти к ротмистру. Мне хотелось, что бы я сломал ногу, и что бы ты так заботилась обо мне.
Когда я в четверг уезжал от Вас, то, не доезжая ½ версты до немецкой колонии, нам попалась знаменитая лошадь без всадника, которая бежала всё время впереди нас (не давая, однако, нам нагнать) до поворота на дорогу к О. И. Трипольскому.
Лидочка, моя жизнь, если тебе хоть сколько-нибудь дорого моё спокойствие, напиши мне подробно всё, всё, что только тебя интересует. Напиши так же примерно, как ты думаешь проводить эту неделю, и в какие дни можно рассчитывать застать тебя дома.
Мой глубокий привет Вере Владимировне.
Бесконечно целую ручки и глазки.
Твой Саша.

2 сентября 1902 года
Лида, моя радость, слышишь ли ты меня?
Чувствуешь ли ты, что в тебе вся моя жизнь? Если ты любишь, хотя-бы в несколько раз меньше, чем я, то должна это чувствовать
Моё пессимистическое настроение не проходит – по всем вероятностям оттого, что давно не видел тебя. Ввиду этого постараюсь писать меньше, чтобы не испортить твоего хорошего настроения. Стараюсь забыться в работе. Сейчас отправляюсь верхом на ночные работы (теперь 12-й час). Нигде так не люблю мечтать о тебе, как на этих работах – при свете луны и мерцании газовых фонарей, грохоте паровых коперов, криках сотен рабочих. И всегда ты и одна ты у меня перед глазами.
Целую твои глазки, твои ручки и всю тебя.
Твой Саша.
Веселись побольше и будь счастлива.
С.

6 сентября 1902 года
Лидок, мой ангел, моя жизнь, моё всё!
Я люблю тебя. Сейчас на столе у меня стоят твои фотографии: одна – московская, другая – нововремевская (ты с О. В. в саду). Последняя карточка необыкновенно похожа на мою вчерашнюю Лиду на балконе, и я целую её, целую безумно.
Лидочка моя, если тебе когда-нибудь будет грустно, то вспомни, какое неизъяснимое счастье и блаженство ты доставляла мне, и тебе будет веселее: я всегда останусь при том убеждении, что истинное самоудовлетворение может быть только при сознании сделанного добра другому. Каждый раз, когда я тебя вижу, Лидок, ты открываешь мне такие новые горизонты счастья и блаженства, о которых я и не думал, что они могут быть на Земле. Ты мне показываешь жизнь такой прекрасной, такой дивной, какой, очевидно, создал её Бог в начале (до того времени, пока люди испортили её своим прикосновением). За всё это, Лидочка, я благословляю тебя, я боготворю тебя, я люблю тебя.
Целую тысячу раз твои глазки, твои губки, твои щёчки, тебя всю, моя, моя Лидочка, моя крошка.
Твой Саша.
Лида, скажи мне сейчас, что ты любишь меня; Лида, скажи же, скажи: я слушаю и услышу.

18 сентября 1902 года
Дорогая моя Лидочка, моя ясная звёздочка!
Что-то ты сейчас делаешь, о чём думаешь?
Вернулся сегодня от Вас в 4 ч. и всё время ездил по линии на работе. Недавно приехал и вот пишу тебе. Ты, ты и ты, одна ты завладела моими мыслями, всей моей жизнью, всеми моими стремлениями. В настоящее время моя личная жизнь перестала для меня существовать, всё меня интересует лишь настолько, насколько оно касается тебя, моя милая, моя нежная, моя добрая. Прежде, когда мне было грустно, я старался развлечь себя и, так как это касалось лично меня, это скоро удавалось. Теперь, когда мне становится грустно, мне сейчас кажется, что и Лиде грустно и вдали от неё я не в силах разогнать эту печаль. Прежде, когда мне было холодно, я надевал тёплое платье, и мне становилось тепло, теперь же, когда холодно, мне кажется. Что и Лиде, моей ненаглядной, моей славной девочке, тоже холодно, и я ничем не могу согреть её вдали от неё.
В субботу мне непременно хочется приехать к тебе. Думаю, если не случится ничего неожиданного на работе, быть около 6 ч. в Нововремевке. Само собой, я был бы счастлив, если бы встретить тебя хотя несколькими минутами раньше.
Посылаю квитанцию на заказное письмо Вере Владимировне, которое я отправил сегодня утром.
Целую тебя без конца, целую твои ручки, твои глазки.
Твой Саша.

22 сентября 1902 года.
Моя Ли, моя ясная, светлая Ли!
Сейчас только приехал от Вас и вот вновь беседую с тобой. Дорога была чудная, ехали скоро, погода отличная, я всё время мечтал о тебе и не заметил, как уже был дома. Твои ласки, твои поцелуи, запах твоих волос настолько свежи в моей памяти, что стоит мне только закрыть глаза, и я ясно вижу тебя, даже слышу твой голос. Лидок, моё счастье, одно меня заботит, одно тяготит – это твои печальные глазки, твои слёзы. Если бы ты знала, каким тяжёлым бременем ложится на мою совесть каждая твоя слезинка, ты пожалела бы и меня.
Сейчас послал за техником. Одиночества сейчас выносить не могу. Возьму подсчёты и дела, и буду стараться взять себя в руки. Не знаю, удастся ли?
Жизнь моя, счастье моё!
Целую твои ручки.
Твой Саша.
10 ч. вечера.

25 сентября 1902 года
Моя Ли, моя чудная, светлая, ясная Ли!
Сегодня, наконец, получил твоё письмо и прежде всего благодарю тебя за него. Если бы ты знала, с каким наслаждением я читаю каждую строчку твоего письма, то, наверное, писала бы мне каждый день.
С воскресенья, как я от Вас приехал, я решил взять себя в руки и начать серьёзно заниматься. Кажется, мне начинает это удаваться. Утром и днём бываю на линии, по вечерам занимаюсь подсчётами. Тем не менее, мысли о тебе ни на секунду не покидают меня. И знаешь, моя девочка, что я заметно становлюсь лучше (в духовном смысле) под твоим влиянием. Теперь я стал значительно больше вдумываться в свои слова и поступки, причём, каждый раз спрашиваю себя, что об этом подумала бы моя царица.
Лидок мой золотой, теперь уже второй час ночи и ты, наверное, спишь – спишь и не чувствуешь, что где-то в 25 верстах от тебя сидит за столом инженер и беседует с тобой. Ты, конечно, сама знаешь, с каким удовольствием бы я поехал завтра в Нововремевку, но дела положительно этого не позволяют. Завтра с утра еду в Никополь и, по всем вероятиям, придётся пробыть там до вечера с разборами всякого рода проэктов и смет.
В субботу постараюсь обязательно приехать к Вам – по всем вероятностям не раньше 5-6 часов. Если вам почему-либо неудобно, что бы я ночевал у Вас, то ты мне совершенно откровенно скажешь.
Ли, моё сокровище, глаза хотят спать, а мысли не хотят успокоиться, и полны тобой и тобой. Мне кажется иногда, что сердце может сгореть от слишком сильной любви.
Передай мой привет Вере Владимировне, а также и прилагаемую квитанцию.
Получу ли я завтра письмо? Наверное, нет.
Целую твои чудные ясные глазки.
Твой Саша.

Лидия Владимировна Гаркушевская. 1904 год, художник И. С. Горюшкин-Сорокопудов
Лидия Владимировна Гаркушевская. 1904 год, художник И. С. Горюшкин-Сорокопудов

29 сентября 1902 года.
Лида, моя жизнь!
Сейчас приехал домой – всю дорогу и сейчас меня волнует мысль, имею ли я право связывать мою нежную, хрупкую богиню с моей неудобной, кочевой жизнью.
Лида, ты говорила и писала, что твоя душа для меня непонятна. Нет, Лида, мне кажется, я её вижу. Мне кажется, что я ощущаю всю нежность, всю прелесть, всю чуткость, всю возвышенность твоей души более ясно, чем ты.
Лида, я так мучаюсь, Лида, я страдаю за тебя. Знаешь, по дороге мне пришла в голову сказка (нечто вроде стихов в прозе или обратно – как хочешь). Прости за некоторую её нескладность, но она у меня сложилась сейчас в дороге, и я спешу тебе её передать.

Восточная легенда о богине Ли.
— В горах Тибета в саду роскошном вдали от жизни буддийский храм.
— Его воздвигли брамины в славу богини радости и счастья, богини светлой, непорочной, святой любви, богини Ли.
— Сама богиня, сойдя на Землю, увидя всюду раздоры, вражду – решила в храме том остаться, что бы научить людей добру.
— И отовсюду толпы народа сюда стекались с этих пор – богине жертвы приносили, о счастье в жизни её молили, любви искали и просили.
— Богиня ли с бесстрастным видом всех оделяла, награждала и для Земли опять настала пора благоденствия и любви – и люди чтили богиню Ли.
— Среди толпы, храм окружавшей, с мольбой к боги не Ли взывавшей, один лишь странник не молил и счастья в жизни не просил.
— Но, молча, с видом восхищенья, взирал он на богиню Ли и без сознанья в исступленьи, старался ближе подойти.
— Уж целый год он пробивался через толпу к богине Ли, одной лишь ей он поклонялся, ея одной хотел любви.
— И вот у самого престола богини Ли он стал и с бесконечною любовью он на неё взирал.
— И силой той любви безмерной, к себе богиню он привлёк.
— В глазах бесстрастных и суровых огонь земной любви зажёг.
— Он дерзновенною рукою богиню с пьедестала снял и в упоеньи безответном ея глаза поцеловал.
— И, видя это, толпа народа в безумной ярости своей камнями странника убила, завтра богиню Ли забыла, силу богини оскорбила, глумилась дерзостно над ней.
— Богине тут понятна стала вся низкая любовь толпы: пока она всех наделяла, её любили, ей молились, когда же счастья захотела самой себе, над ней смеялись и глумились с презреньем все.
— И, бросив взгляд прощальный, нежный на странника у ног своих, богиня в небо (или в Ниццу) улетела, взяв всю любовь от них.
— И вновь везде настала смута и нет любви, и часто люди вспоминают богиню Ли.

Лидочка, моя девочка, на столе много неразобранных бумаг: если представится хоть какая-нибудь возможность, я во вторник приеду, если же нельзя будет, то в субботу.
Лида, пиши мне, не забывай.
Твой Саша.

2 октября 1902 года
Лидочка, моя радость! Лидок мой маленький, мой славный, мой хороший.
Сегодня я получил твоё письмо. Знаешь, как странно читать после того, как я уже вчера тебя видел и о многом переговорил. Ты пишешь: «не правда ли, какой приятный день меня ждёт? Но, может быть, ты не приедешь и письмо не напишешь? Что тогда? Но, лучше об этом не думать».
Лидочка, моя девочка, как мне грустно, как мне больно, что вместо приятного дня тебе было вчера так грустно, что ты даже плакала – и это всё по моей вине.
Рассыльный мой уверяет, что он опустил письмо в ящик в понедельник в 2 ч. дня.
Буду с нетерпением ожидать твоего письма завтра: может быть, ты разъяснишь это недоразумение с почтой. Прости меня, Лидуся, прости меня за все те огорчения, которые я тебе причиняю.
Что ты сейчас делаешь? Думаешь ли о нашей любви? Счастлива ли ты?
Знаешь, Лидочка, вчера один раз ты посмотрела на меня таким холодным, враждебным взглядом, что мне и теперь страшно его вспоминать. Сегодняшнее письмо твоё я целовал много раз, но меня может успокоить только завтрашнее, которое будет тобой написано после наших разговоров.
Ты сказала вчера, Лидок, что у меня натура мелочная. Может быть, это верно. Ты, Лидочка, неизмеримо чище, лучше меня. Может быть, со временем, ты и мне поможешь приблизиться до тебя. Сейчас мне хотелось бы о многом с тобой поговорить, а писать обо всём этом как-то не хочется. Знай, моё сокровище, что в пятницу я буду мысленно всё время с тобой и буду молиться за тебя.
Лида, Лида, как бы страстно мне хотелось, что бы ты была всегда счастлива, что бы ни одно облако печали не туманило моей безумно любимой девочки.
В субботу у нас назначена закладка водоподъёмного здания и водопровода на моей станции. Придётся там с утра быть. Само собой буду стараться освободиться как можно раньше. Во всяком случае, приеду к тебе, но едва ли ранее 4-х – 5-и часов. Теперь уже я беспокоюсь, дойдёт ли это письмо до тебя. Привет Вере Владимировне. Целую тебя тысячу раз, милая, милая, милая!
Твой всегда Саша.

7 октября 1902 года
Лида, моя голубка!
Спешу написать тебе. Наверное, ты сейчас укладываешь уже последние вещи и завтра утром готовишься уехать из Нововремевки. Лидочка. Как хорошо было вчера вечером, когда мы гуляли в степи. Лида, я теперь сам не свой. Я грущу, я тоскую, на меня нашла полная апатия. У меня вчера было такое настроение, как будто мы больше не увидимся. Сделаю всё от меня зависящее, что бы увидеть тебя ещё раз до отъезда за границу.
Я, по-видимому, окончательно простудился. Голова как будто свинцом налита, и так грустно, так грустно. Господи, если бы ты только была счастлива, моя девочка.
Больше писать не в состоянии. Прости и за это! Крепко обнимаю тебя.
Твой Саша.

14 октября 1902 года (Екатеринослав, отель «Бристоль»)
Дорогая Лида!
После долгих мытарств наконец доехал до Екатеринослава. Сейчас с вокзала. Остановился в гостинице «Бристоль». Безумно хочется тебя видеть. Напиши мне сейчас, где и когда можно тебя видеть.
Завтра утром я должен уезжать.
Твой Саша.

Hotel "Bristol"
Конверт Hotel «Bristol»

15 октября 1902 года (Екатеринослав, отель «Бристоль»)
Лида! Сейчас еду!
Люблю, люблю безумно. Думаю только о моём ангеле, о моей мадонне. Как бы мне хотелось сейчас ещё раз тебя видеть.
Твой всегда Саша.
Будь весела и счастлива, моя душа! Об этом я молю Бога!

15 октября 1902 года (Синельниково)
Лидок, мой ангел! Сейчас дали третий звонок на поезд, отправляющийся в Екатеринослав. Как было бы удобно тебе возвращаться и ждать бы одной не пришлось. Мне так мучительно хотелось тебя видеть сегодня утром, что я, сидя на вокзале, оглядывал всех проходящих, ожидая увидеть тебя, хотя был в полной уверенности, что ты не приедешь. Лидочка, мне хотелось услышать твой добрый голос, мне хотелось увидеть, что глазки твои веселы, мне хотелось убедиться, что ты меня прощаешь.
Сейчас шум и гам в зале. Слышен какой-то гул от голосов, а я среди всего этого шума слышу только твой голос, вижу только твой образ.
До Синельникова ехал с тем инженером, который вчера обедал во «Франции» в одно время с нами. Мне уже по одному этому было приятно говорить с ним.
Кончаю писать, что бы бросить письмо в Синельникове.
Второй звонок.
Лида, целую тебя, целую.
Твой Саша.

15 октября 1902 года (пароход «Сестра»*)
Моя Лидуся, моя детка, моё солнышко, родная, любимая, любимая до безсознания, до сумасшествия, до бреда!
Сегодня уже третье письмо пишу тебе: получишь ли ты их все? Одно из «Бристоля», другое из Синельниково и третье вот теперь. С каждым письмом я становлюсь всё дальше и дальше от тебя, и мне становится всё грустнее и грустнее! Лида, Лида, Лидуся – неужели ты сейчас в этот момент не чувствуешь всю боль моей души, всю неизмеримую тоску моего сердца по тебе. Мне кажется, что я схожу с ума. Кроме тебя никто на свете для меня не существует. Я только и делаю, что смотрю на твою фотографию в медальоне и целую, целую её. И сейчас медальон раскрыт и стоит передо мной на столе в каюте. Хорошо, что на этом пароходе есть много помещений и мне никто теперь не мешает беседовать с тобой. С ужасом я думаю, что ещё несколько дней я не буду ничего слышать о тебе; твоё письмо я получу, наверное, не ранее субботы. А мне, Лидочка, так хотелось бы услышать хоть слово от тебя, хоть одно только слово «прощаю» — или лучше два – «прощаю и люблю».
Пароход даёт свисток: подходим, очевидно, к Тарасовке: опять напоминание о тебе, о вчерашнем дне с тобой.
Мне пришло сейчас в голову, что это письмо может уже не застать тебя в Екатеринославе при наших почтовых порядках. Ты, ведь, хотела уже в четверг выехать, а, вдруг, поедешь в среду. Нет, Лида, ты получишь это письмо, мне так хочется, что бы ты получила.
Девочка моя, радость моя, веселись побольше: делай всё, что может тебе доставить хоть какое-нибудь удовольствие.
Теперь я сознаю более ясно, чем когда-нибудь: только твоё счастье и твоё спокойствие может доставить успокоение моей душе.
Вот тебе сказка о человеке:
Бог сотворил человека из праха земного. Стоявшие кругом него ангелы удивились такому вниманию Господа к земной грязи. Но Бог сказал: «Вы – келейники. Вы не знали искушений. Вы пребываете в вечном блаженстве. Один мой взгляд из камня извлечёт реки любви, а это созданное существо познает то, что вам недоступно – страдание. И страдание вознесёт его выше всех других существ. И наступит день, когда вы поклонитесь ему».
Смысл этой сказки меня утешает.
Лидуся моя, целую тысячу раз каждый пальчик твоей ручки, и сами твои ручки – большего я недостоин (да и этого, пожалуй, не стою).
Твой всегда Саша.

*Колесный пароход «Сестра» был построен в 1882 году на судоверфи «Meyer» в Линце (Австро-Венгрия)

16 октября 1902 года
Моя Лидуся!
Пишу тебе опять из Красногригорьевки и вся моя поездка в Екатеринослав промчалась, как чудный сон. Мне с трудом верится, что всего вчера утром я проезжал мимо твоей комнаты, смотрел в твои окна и знал, что за ними находится моя любимая, единственная Лидочка, а теперь – теперь я даже не знаю, где находится, что делает и что думает моя жизнь. Во всяком случае, пока что ещё в Екатеринославе, а, между тем, мне приходится уже писать в Вену.
Когда ты получишь это письмо, шумная жизнь Вены уже охватит тебя. Я буду в воскресенье и понедельник представлять тебя гуляющей по Ringstrasse. Вспомнишь ли ты там меня хоть раз. Думаю, что всё-таки вспомнишь. Мне кажется, что ты сейчас ответишь: «Вы всё по себе судите, Александр Александрович!».
Нет, Лида, тысячу раз нет. На этот раз ты не права: не по себе я сужу. Тебя забыть я был бы не в силах ни при какой обстановке, ни при каких развлечениях. Ты слишком заполнила всю мою душу, всю мою жизнь. Теперь для меня всё заключено в тебе одной, и всякие другие мои мысли заняты служат только средством для возможности хотя какого-нибудь существования без тебя, вдали от тебя. Я теперь не мучаюсь, я теперь спокоен, но как бы мне хотелось иметь хоть одно слово от тебя, хоть что-нибудь.
Каждый день утром и вечером я целую твою фотографию. Напиши мне, Лидочка, подробно и откровенно, как ты себя чувствуешь, о чём ты думаешь, что волнует твою милую головку, что веселит тебя, что доставляет тебе удовольствие и т. д.
Передай мой привет Елене Васильевне. Надеюсь, что инцидент с приставом уже забыт.
Напиши, получила ли мои три письма в Екатеринославе.
Твой всегда Саша.
Как ты говорила, следующие письма я буду отправлять уже в Ниццу.

17 октября 1902 года
Лида, мой ангел!
Сейчас получил твоё письмо из Екатеринослава от 15-го. Спасибо, моя девочка, за него. Я так сильно мучился, я так сильно ждал известия от тебя.
Пишу по адресу на Вену. Может быть ты и не получишь его.
Сейчас ты, наверное, едешь на Волочиск (город на Украине, центр Волочиского района Хмельницкой области), сидишь в вагоне с Е. В. и говоришь с ней. Она слышит твой голос, она видит тебя, и не только она, а какие-то другие совершенно неизвестные люди тоже могут смотреть на тебя, любоваться тобой, слышать тебя, а я … я могу только мечтать о тебе и думать, думать, думать… Иногда мне кажется, что голова у меня расколется.
Богиня моя Лидочка, в письмах твоих есть много, о чём мне хотелось поговорить подробнее, но я не уверен, что это письмо дойдёт до тебя, а поэтому буду завтра писать уже в Ниццу.
Одно только я скажу Лида, что ты ангел, ангел и ангел, и что я верю и знаю, что ты любишь меня и прощаешь. Лида, почему мне так тяжело сознавать, что ты уехала далеко-далеко?
Лида, зачем я живу, какой смысл моей жизни без тебя?
Лида, я начинаю бояться самого себя.
Твой Саша.

21 октября 1902 года
Моё солнышко Лидуся!
Что это значит? До сих пор я получил от тебя только одно письмо (от 15-го из Екатеринослава). Я же написал тебе три письма в Екатеринослав, два в Вену (в среду 15-го отправил первое и написал там, что следующее письмо адресую в Ниццу, но в четверг опять написал в Вену, думая, что оно застанет тебя там). Теперь пишу шестое письмо на Ниццу. Лидочка, моя девочка, ты не думай. Что я считаюсь письмами. Нет расположения – не пиши, я всё равно буду писать. Мне только хочется знать, получила ли ты мои письма. Разлука с тобой мне так тяжела, что вполне понятно моё желание, что бы ты хоть что-нибудь знала о моей печали, а потому мне было бы грустно, если бы письма мои не доходили до тебя. Меня теперь сводит с ума мысль, что я не настоял на том, что бы увидеть тебя утром 15-го: ты, может быть, позволила бы заехать к тебе перед отъездом. Мне кажется, что я посмотрел бы в твои глаза и понял бы сразу твоё настроение, а теперь у меня опять сомнения, сомнения.
Сегодня утром, уезжая на работу, я задумал, что если вечером не получу письма, значит, ты стараешься забыть меня – и не получил.
Но я буду ждать, ждать и ждать.
В твоём письме (о нём ты, пожалуй, и забыла) ты пишешь, что тебе хочется, что бы я понял тебя. Лида, моя ясная, неужели ты думаешь, что я настолько низко пал, что даже не увижу твоей чистой души. Мне кажется, что ты немного строго судишь меня. Может быть, и я слишком пристрастен к себе, но скажу одно, Лида, что жизненная грязь всегда сильно волновала меня, всегда сильно расстраивала меня и была противна моей душе; мне так кажется, что я всегда принимаю всё слишком близко к сердцу, а потому и страдал немало. Только, может быть, последние два года я решился бросить всякие мысли и стараться жить для себя. Я старался усыпить свою душу, мне казалось, что счастье возможно только при равнодушном отношении к жизни. Лида, знакомство с тобой – всё перевернуло, наступил какой-то крутой поворот в моей жизни. Лида, я не говорю, что я стал лучше, но у меня явилось сознание необходимости более строгого отношения к жизни и к её явлениям. Тебя тянет к чему-то необъяснённому, высокому, неразгаданному, так и я стремлюсь к твоей душе, в которой для меня соединилась вся духовная прелесть жизни.
Лидочка моя, как без тебя всё здесь грустно. Сегодня я нарочно поехал по большой дороге (по которой я обыкновенно ездил в Нововремевку). Всего две недели тому назад ты была ещё там.
Как мне хочется видеть твои глаза, слышать твой голос.
На всякий случай пошлю это письмо заказным: может-быть, действительно, письма не доходят до тебя.
Передай мой привет Елене Васильевне. Если не хочешь, что бы я писал, то, всё-таки, напиши об этом, а то, я, пожалуй, буду писать.
Целую тебя, моя девочка, много, много раз – веселись и пользуйся жизнью.
Твой всегда Саша.

24 октября 1902 года
Лидуся, моя славная, мой ангел!
Слава Богу, вчера я получил твоё письмо и открытку из Волочиска, сегодня письмо из Лемберга (г. Львов).
Девочка моя милая, как я рад, как доволен, моя маленькая, моя нежная, моя хорошая девочка.
Всего больше меня обрадовало то, что ты, по-видимому, весела и бодро смотришь на вещи. Как я благодарен Ел. Вас., что она такая хорошая, что она так нравится тебе. Знаешь, я, даже мало зная её, чувствую, что начинаю её любить за это. Передай ей от меня мой глубокий привет.
Итак, мой ангел, ты теперь уже в Ницце наслаждаешься всеми благами природы. Мне сейчас ужасно хотелось бы знать, что ты сейчас думаешь, что ты делаешь. Жалко, что Ницца так далеко и письма идут без конца.
За путешествием твоим я следил по путеводителю ещё до получения твоего письма, воображал тебя весёлой, разговорчивой в вагоне, сосредоточенно важной на станциях и милой, бесконечно милой везде. Я и теперь ещё стараюсь представить себе, как моя радость сидит в купе и, наверное, читает книжку, изредка перекидываясь фразами с Лёлей (да простит мне Аллах эту фамильярность). Восточного вида человек со жгучими глазами угощает их конфектами, барышня (неизвестная спутница) хохочет и Лида, моя Лида, царит надо всем, надо всем. Если бы я только знал, что ты весела и счастлива, и мне, кажется, было бы легче. А, мне, Лида, тяжело, очень тяжело! Я сначала не хотел писать тебе об этом и даже настроился на весёлый лад, но теперь невольно перехожу к собственной персоне.
После того, как я уехал из Екатеринослава, я чувствую себя ужасно. Апатия напала полная. Думал я увлечь себя делом: всю прошлую неделю днём на линии, вечером дома, занимался без перерыва. Теперь бросил. Надоело всё ужасно: мне даже неприятно говорить с кем-нибудь, сижу дома, никуда не хожу.
Письмом, Лида, я выразить всё не в силах: может быть, ты поймёшь меня. Иногда мне кажется – я не выдержу и сойду с ума. Эта мысль меня гнетёт. Принимаю, впрочем, это, как заслуженное возмездие за свои поступки в Екатеринославе. Как я ненавижу себя! Как я презираю себя! Лида, Лида, что ты со мной делаешь! Прости меня, моя чудная Ли, что я тебя расстраиваю своим грустным настроением. Но жизнь моя теперь в тебе, тебя нет, и я уснуть не могу.
Лидок мой, помнишь наши прогулки в Нововремевке?
Прощай, моя радость, целую тебя крепко, крепко, твои щёчки, твои глазки, твои губки.
Главное, веселись и думай меньше обо мне – это совет от души.
Твой вечно Саша.

25 октября 1902 года
Мой Лидок, моя чудная летняя сказка, мой волшебный, полный прелести сон!
Вчера я был пессимистически настроен и написал тебе грустное письмо.
Прости!
Во всём виновата разлука с тобой. Ну, об этом довольно! Поговорим о тебе, моя крошка. Надеюсь. Что ты устроилась вполне удобно и хорошо в своей Ницце. Ах, эта Ницца. Теперь, когда где-нибудь попадается слово «Ницца», я сейчас же вспоминаю тебя и стремлюсь прочесть, что о ней говорят. К сожалению, в газетах название этого твоего излюбленного местечка попадается только в объявлениях Петербургских цветочных магазинов. Опиши мне подробно своё времяпровождение, всех твоих знакомых, занимаешься ли живописью, купаешься ли в море.
Вот уже почти две недели, как я с тобой расстался, а последнее известие от тебя из Лемберга, между тем, как ты теперь уже несколько дней, пожалуй, в Ницце и позабыла уже думать о таких прозаических вещах, как Екатеринославская губерния, и, тем более, Екатеринославский уезд.
Лидочка, моя хорошая, я надеюсь, всё-таки, завтра получить от тебя письмо из Вены. Завтра суббота и я поеду в Никополь. Далеко то время, когда я в субботу отправлялся к своей царице. Но, как я всё живо себе представляю. Неужели такое счастье больше не повторится?
Целую тебя, мой ангел и от всей души желаю тебе веселья, здоровья и всякого рода разнообразных развлечений.
Пиши по возможности и не забывай совсем.
Твой Саша.

27 октября 1902 года
Моя славная путешественница, моя любимая!
Вчера получил два письма из Вены: от 20-го и 21-го октября. Письмо с дороги на Вену, написанное карандашом, тоже получил. Если бы ты только могла видеть моё счастье, когда я получаю твои письма!
Жалко, что ты не все мои письма получила: последнее из Екатеринослава ты не получила, не получила, наверное, и второе на Вену. Надеюсь, что на почтамте ты оставила свой адрес для досылки. В Ниццу я пишу четвёртое письмо, а, между тем, ты, может быть, задержалась в Венеции. Как раз с утренним поездом я выехал из вены в Венецию и приехал в Венецию поздно вечером. Ты пишешь: «наверное, впрочем, каналы в Венеции хорошо освещены и Лёля напрасно боится». Мне же пришлось ехать на гондоле в Hotel в полной темноте: на всём пути встретился лишь один керосиновый жалкий фонарь.
Девочка моя дорогая, ты пишешь мне по поводу моей просьбы сообщать мне все твои мысли: «приятно ли тебе это будет? Ведь, мало ли, какие мысли бывают?». И вот я теперь думаю и думаю, зачем ты это написала? Что ты этим хотела сказать? Поэтому-то я тебя, моя Ли, и просил писать прямо всё, что ты думаешь. Возьмём самый крайний пример: ты меня разлюбила или начинаешь забывать. Раз ты прямо написала мне об этом, я знаю, что мне делать: по крайней мере – нет лишних мук, нет ненужных никому страданий. В противном случае (когда ты скрываешь от меня неприятные для меня твои мысли) – в каждом твоём недоговоренном слове можно вообразить себе смерть и в то же время не иметь её. Знаешь, прав Кириллов (инженер) в романе Достоевского «Бесы» — он говорил: «не страшна смерть, а страшен страх перед смертью». Опять я начинаю говорить вещи, не подходящие к Вашей поэтической обстановке в Ницце. Прости, Лидок.
Вчера в субботу меня охватила тоска в Красногригорьевке и я поехал в Никополь: был у Матусевича, ночевал у Рокотова. Думаю, через неделю совсем переехать в Никополь. В скором времени устраивается там любительский спектакль с участием твоего двоюродного брата.
Тысячу раз целую твои глазки (с твоего позволения) моя Ли, моя Лидочка.
По возможности не забывай меня.
Твой Саша.

29 октября 1902 года
Моя маленькая Ли, моё счастье!
Сегодня получил твои письма (открытку и закрытое) из Венеции. Ли, благодарю тебя!
Кроме того, я получил твою телеграмму, и она меня сильно взволновала. Я сейчас же отправил в Никополь ответ – посыльный ещё не возвращался. Хотел телеграммой спросить тебя много, но слов французских не хватило. Писал тебе в Ниццу четыре письма – это пятое. В Вене ты второе тоже не получила. Опять ты волнуешься, и я глубоко несчастен сейчас. Мне даже не хочется писать, потому что приходит мысль, что, может быть, и это письмо не дойдёт.
Ли, я люблю тебя, люблю с каждым днём всё сильнее и сильнее. Ли, я хочу тебя видеть.
Веселись больше и меньше думай обо мне.
Твой вечно Саша.

3 ноября 1902 года
Дорогая Ли!
Последнее твоё письмо получил во вторник на прошлой неделе одновременно с телеграммой. Наверное, ты теперь уже получила все мои письма, и я надеюсь всё-таки, что на днях, и я получу от тебя хоть коротенькое письмо.
Сегодня выпал снег. Холодно, холодно и на душе.
Твой вечно Саша.

Письмо в Ниццу
Письмо в Ниццу

5 ноября 1902 года (Никополь)
Славная, бесценная, любимая Ли!
Сейчас приехал в Никополь – получил по повестке твоё заказное письмо от 27-го. Сижу в конторе и пишу тебе. Ли, моя Ли, почему всё так выходит? Больше думать, больше любить, чем я тебя, мне кажется, нельзя. Писал я тебе чаще, наверное, чаще, чем ты мне. Вот, например, сегодня я получаю всего первое твоё письмо из Ниццы. Предыдущее из Венеции я получил ровно неделю тому назад во вторник в Никополе же (вместе с телеграммой).
Теперь я всё ещё не знаю, получила ли ты мои письма или нет. Может быть, до сих пор нет? Первое письмо в Ниццу было заказное.
Ли, Ли, как я тебя люблю.
Приходят в контору служащие и мешают мне. Принуждён окончить письмо. Тысячу раз целую тебя. Прости меня! Я, вообще, глубоко виноват перед тобой. Но я уже за то страдаю, и страдаю сильнее, чем ты думаешь.
Твой вечно Саша.
Если ты разлюбила, пиши.

5 ноября 1902 года (Красногригорьевка)
Моё счастье!
Сегодня я отправил тебе днём одно письмо, написанное в конторе в Никополе. Сейчас вернулся домой и сажусь опять за письмо к тебе.
Ли, моя маленькая, моя нежная, мне страшно хочется получить, наконец, письмо в ответ на одно из моих многочисленных посланий. Судя по тому, что твои письма я получаю все, мне кажется, что и мои доходят до тебя.
Твоё письмо сегодня меня сильно расстроило. Но, Ли, я не могу спокойно об этом писать: я слишком хорошо помню все твои возражения. Ты мне не веришь, а где веры нет – там нет…
Сегодня, заехав в контору, я просил (после занятий) счетовода завести его граммофон и слушал с наслаждением те вещи, которые ты любила: «горные вершины», «милая Аида», «дуэт из «Пиковой дамы»». Как они мне напомнили тебя. Я, как сейчас вижу и слышу тебя, когда ты пела у граммофона из «Мартина-рудокопа» (оперетта Карла Целлера): «прочь ступай и меня не забывай». Я так увлёкся этим, что опоздал к Матусевичу на ужин. Надо мной все смеялись, что я из врага граммофона вдруг стал его поклонником. Вечером, как меня не уговаривали остаться, я уехал, потому, что мне было больно и грустно от твоего письма.
Мне, может быть, оттого и грустно, что я сознаю свою вину перед тобой, моя богиня; от того, что я сознаю, что я слишком далеко от тебя.
Лида, зачем ты грустишь? Будь веселее, моя девочка, моя славная, хорошая, безумно любимая Ли.
Твой Саша.

8 ноября 1902 года
Дорогая, моя любимая!
Что ты сейчас делаешь? Теперь 11 ч. вечера и я думаю сейчас идти спать. Ты же, наверное, сидишь на террасе, окружённая пальмами, розами, смотришь на море и… и, думаешь ли ты о вечерах в Нововремевке? Вспоминаешь ли ты наши разговоры? Нет – мне кажется, ты забыла всё это. Да и действительно, когда находишься здесь, видишь здешнюю скудную природу, кажется, что с удовольствием бы забыл её при другой, лучшей обстановке.
Ли, моя Ли, я два дня подряд ездил сам на почту в ожидании твоего письма. Но, до сих пор нет. Главное, меня беспокоит то, получила ли ты все мои письма, спокойна ли ты, счастлива ли ты, весела ли ты. Твоё последнее письмо было такое грустное, что я охотно бы отдал бы всю свою жизнь за то, что бы больше у тебя не повторялось никогда таких минут.
В настоящее время у нас работы на линии пока прекращены, и я засел за подсчёты, и за приведение в порядок всех моих недочётов. Приходится много сидеть и то, едва ли скоро освобожусь. Как только сдам отчёт, уеду к своим.
Моё счастье, Ли, неужели и завтра мои ожидания не оправдаются. Завтра – суббота – почтовый день. 1 ½ недели прошло с тех пор, как я отправил тебе телеграмму; по моим расчётам, я завтра мог бы получить ответ уже на четвёртое своё письмо в Ниццу, а, между тем, не имею ещё ответа и на первое.
Если бы я знал только, что ты не пишешь оттого, что тебе некогда, или прямо не хочется писать – я был бы спокойнее. А, вдруг, ты плохо себя чувствуешь? Нет, Ли, моя маленькая, любимая девочка, этого не может быть. Ты должна быть здорова, должна быть весела и счастлива. Целую тысячу раз твои чудные глазки.
Мой привет Елене Васильевне.
Хорошо, что в Ницце не надо прописывать в полиции паспорта.
Мне сейчас ясно, ясно представилось, как мы сидим в кабинете пристава: ты с Лёлей на диване, я напротив на стуле; потом ты подошла к столу и начала читать громко опись каких-то вещей.
Лидок мой, как мне хочется тебя поцеловать.
Твой Саша.

10 ноября 1902 года
Лидок мой любимый, любимый и любимый!
Сколько дум, сколько грустных размышлений, сколько воображаемых мрачных картин – и всё вследствие неисправности почты (теперь, надеюсь, дело пойдёт правильнее). Я отправил тебе в субботу заказное письмо, а сегодня в воскресенье (10 ноября) получил два письма закрытых и одну открытку (от 1-го и 2-го ноября). Кроме того, получил ещё повестку на заказное письмо и, мне кажется, что это тоже от тебя, т. к. в одном из писем ты упоминаешь, что написала мне ещё 30-го октября, между тем, я от 30-го октября твоих писем не имел. Так как оно заказное, то и получу я его позже тех, которые ты написала 1 и 2-го. Завтра сам поеду на почту.
Ли, моя Ли, после двух твоих последних писем я стал спокойнее, а то на меня нашла какая-то апатия. Теперь я снова чувствую подъём души.
Ты пишешь, что тебе трудно представить, что у нас зима. Да, моя Ли, зима и настоящая зима (сегодня -10). На севере зима гораздо приятнее, чем здесь. Там бывает -20, но, зато, нет этих ужасных ветров, как здесь. Снег хоть и выпал, но его так мало, что на санях, само собой. Ездить нельзя. Тебе, наверное, ужасно странно слушать о снеге?
Нет, Ли, вообще, Ваша Екатеринославская губерния хороша только весной – это абсолютно. А, условно: она хороша во все времена года, но необходимо тогда, что бы ты была в ней, иначе она невозможна, невыносима.
В настоящее время я думаю только, как бы поскорей уехать домой, но, к сожалению, дела немного запущены и приходится откладывать свой отпуск.
Тысячу раз целую твои ручки.
Твой Саша.

12 ноября 1902 года
Моя девочка!
Вчера отправил тебе письмо, сегодня опять пишу. В настоящее время почта приходит сюда и отходит только четыре раза в неделю, так что, по всем вероятностям, тебе приходится иногда получать сразу два письма.
От 30-го октября твоё письмо получил только вчера (т. е. через два дня после того, как получил письма от 1 и 2-го).
Моя золотая Ли! Ты сама не знаешь, как ты добра, как ты хороша, какая ты славная! Ты пишешь: «конечно, ты рассердился на меня, читая моё письмо, но, всё равно, я не прошу прощения». Неужели ты серьёзно думала, что я могу рассердиться. Мне было больно, очень больно, Лидок, но не потому, что я чувствовал себя правым, а именно потому, что я сам себя не мог простить за те минуты страданий, которые тебе по моей вине пришлось пережить. Моё всё, моё счастье, я люблю тебя свыше всякой меры. Если бы ты могла чувствовать хоть сотую долю моей любви, но, нет, Ли, ты должна чувствовать её всю, я уверен, что ты убеждена в моей любви. Мне даже сейчас кажется, что ты слышишь меня, потому, что так сильно думать, мечтать о тебе, так безумно стремиться к тебе нельзя без того, что бы это не коснулось твоей нежной, чуткой души.
Ли, я боготворю тебя, сейчас передо мной твоя фотографическая карточка, и я молюсь ей. Что бы ни было, Ли, что бы ни случилось, но ты взяла меня всего. Нет у меня больше ни мысли, ни чувства, которые бы были помимо тебя, вне тебя.
Я сейчас подумал, что вот уже третью страницу пишу и всё об одном и том же, что тебе, пожалуй, скучно будет читать мои письма. Но я не могу, Лидочка, писать тебе ни о чём другом, когда вся голова, весь мозг мой горит только любовью к тебе.
Ли, завтра я должен получить от тебя письмо. Ты мне обещалась писать через день. Мне как-то мучительно хочется получить его и вместе с тем я почти уверен, что не получу его. Не знаю почему, но мне так кажется. Я иногда боюсь, что… Нет, не буду думать об этом. Буду ждать от тебя описания твоих прогулок, твоих знакомых, твоих мыслей, твоих дум. Не скрывай ничего, пиши всё – даже если ты плохо думаешь обо мне, даже, если ты…
Ли, моя Ли, целую тебя, безумно целую тебя, будь счастлива и весела, тогда и я буду счастлив. Целую твои ручки, твои глазки.
Твой Саша.

15 ноября 1902 года
Дорогая, милая моя Лидочка!
От тебя последнее письмо было грустное. Девочка моя, прости меня, прости за всё: я сам тоскую до безумия.
Завтра рано утром у нас комиссия испытывает мост: надо будет целый день ездить. Работы, само собой, прекратились. Теперь только подсчитываем и рассчитываем подрядчиков. Ли, моя Ли, как мне всё это кажется неинтересно! Одна ты, одна ты: в каждом чертеже, в каждом проэкте я вижу и чувствую только тебя.
На этот раз, моя Ли, письмо будет короткое. Теперь уже поздно и я устал: голова тяжёлая и думать не хочется. Завтра постараюсь написать тебе подробное письмо.
Спектакль в Никополе будет только 21-го числа.
Река замёрзла: собираюсь кататься на коньках – очень люблю. А, ты любишь?
Привет мой Елене Васильевне.
Тысячу раз обнимаю и целую тебя.
Твой Саша.

18 ноября 1902 года
Ли, моя маленькая, сердечная, бесконечно любимая!
Сегодня получил твоё письмо от 12-го. Милая, милая, милая! Ты не знаешь, как я много о тебе думаю, как сильно я люблю тебя. Когда я перечитываю твои письма, я стараюсь читать между строк, мне хочется понять, что ты не договариваешь. Из последнего письма я вижу, что ты стараешься меньше думать обо мне, и что это тебе удаётся. Если ты от этого будешь веселее и счастливее, то я рад за тебя. Лидок мой славный, твоё счастье для меня дороже всего.

Лионское стихотворение
Туман ли поднялся, облако ли окутало меня, снег ли слепит очи?.. или это только одуряющий запах цветов, оглушительный гомон бесчисленных птиц?..
Средь тумана не видят друг друга цветы и томятся в разлуке, но мы неразлучны с тобой, мой друг, и счастливее нас нет на свете…
Вот запел свою песню незримый во мгле соловей… Мы будем слушать его!.. И, куда не пойти – всё цветы и цветы – мы в тени ароматных цветов.
Перевод С.

У меня есть большая забота: вчера получил телеграмму из Киева от брата, что он опасно заболел. Папа выехал из Нижнего. Жду известий.
Работы теперь так много, что я не вижу даже конца ей. При нормальных условиях и думать нечего выехать раньше 15-го декабря. Поэтому пиши мне, моя Ли, в Никополь, дней за 7 до отъезда – я извещу тебя телеграммой.
Шлю привет Елене Васильевне.
Целую твои ручки, моя Ли!
Твой Саша.

Телеграмма

22 ноября 1902 года
Лидочка!
Мне сейчас страшно хотелось бы обнять твою чудную головку и нежно, нежно прикоснуться к твоим ресницам.
Сегодня я, наконец, получил твоё письмо. Письмо твоё от 12-го ноября я получил в понедельник 18-го, а от 13-го сегодня 22-го, т. е. через четыре дня.
Я сам тебе не писал уже дня четыре. Ты всё утверждаешь, что можно писать и без настроения. Нет, Ли, я могу только тогда, когда у меня на душе спокойно и весело. Иначе, я всё боюсь, что я огорчу тебя чем-нибудь в письме. Лидочка, моя светлая, ведь ты знаешь, ты уверена, что твоё счастье для меня всё. Лида, всё, что я хочу в жизни – это счастья для тебя. Ты, может быть, другого мнения относительно писания писем, но я знаю, что ты и на этот раз поймёшь моё чувство.
В Никополь я не переезжал, а остался в Красногригорьевке до своего отъезда. Здесь как-то спокойнее можно думать о тебе. Вчера я был там на спектакле: играли, главным образом, наши. Было довольно много народу; после спектакля устроились танцы. Леонида Григорьевича я не видал; он, оказывается, в Екатеринославе.
Завтра наш инженерский праздник: мы устраиваем в Никополе обед, после чего будет вечер опять-таки с танцами. Вот и все наши развлечения. Теперь я думаю только, как бы поскорее покончить с расчётом подрядчиков. Ввиду того, что некоторые совсем закончили свои дела, расчёт с ними усложняется разными исполнительными чертежами. Думаю, что раньше 10-го мне не удастся уехать. Прошу тебя с 5-го декабря писать по следующему адресу: Москва, Пречистенка, дом Пегова. Ивану Львовичу Поливанову для передачи инженеру Аллендорфу. Завтра думаю послать тебе об этом телеграмму. Очень может быть, что до 20-го мне необходимо будет побывать в Петербурге в министерстве. Во всяком случае, письма твои будут мне из Москвы всегда доставлять аккуратно.
Веселись больше, мой Лидок, моя девочка, и всё-таки иногда вспоминай бесконечно тоскующего по тебе, постоянно думающего о тебе, твоего на всю жизнь Сашу.

27 ноября 1902 года
Моя славная, любимая Лидочка!
Что-то случилось с почтой и телеграфом, или же ты совсем разлюбила меня. В субботу я отправил тебе телеграмму с просьбой сообщить, как твоё здоровье. До сих пор ответа нет. Писем тоже нет. Последнее получил в четверг 21 числа.
Как я уже тебе писал, у меня в настоящее время большое горе: мой брат студент захворал воспалением лёгких и со дня на день я жду телеграммы. Если положение серьёзное, то сейчас же еду в Киев. Во всяком случае, моя любимая Ли, прошу тебя писать пока в Никополь.
В Мировую я всё собираюсь съездить: наверное, поеду завтра. Мне самому очень хочется повидать Григория Тимофеевича и Марью Акимовну, но дел так много, что, правда, трудно выбрать свободную минуту: недаром я летом так много катался.
Мой привет Елене Васильевне.
Тысячу раз обнимаю и целую.
Твой Саша.

28 ноября 1902 года
Лидочка, золотая моя!
Мне сейчас почему-то весело. Наверное, ты меня вспоминаешь. Вчера отослал тебе письмо и вновь хочется поговорить с тобой.
Сегодня был хороший, морозный, ясный день. Работы на линии сегодня вновь открыты. Спешили закончить мост. Работали в тепляках с печами. Каменщики сегодня тоже веселее. Да, всегда так в жизни бывает: то весело, то скучно, поэтому жизнь и хороша.
Вот Вам немного философии.
Лида, я часто вспоминаю многие твои слова и фразы. Помнишь, ты говорила раз о власти. Ты говорила, что власть над людьми тебя всегда возмущает. Лида. Лида, ты права, как всегда права. Оправдание власти всякого рода высокими словами это фарисейство. Точно такое же фарисейство, как сожаление о ближнем на словах, а забота на деле только о самом себе. По-моему жизнь возможна только двух родов: или закрыть на всё глаза и жить только для того, что бы прожить как-нибудь положенное число лет, или же жить сознательно, но не для себя, а для других. Как только начнёшь жить сознательно для себя, возможность жизни погибнет: ничто тебя не будет удовлетворять.
Сегодня я, наконец, получил твою телеграмму – оказывается, что на несколько дней юг России был отрезан от остальной связи, благодаря всякого рода бурям, гололедицам и т. д. Телеграф во многих местах повреждён.
Ты, наверное, моя Ли, не всё мне пишешь. Из твоих писем можно заключить, что наибольшее впечатление из всей окружающей тебя блестящей толпы произвёл тот негр в красном фраке, который подавал вам в ресторане шоколад и преподнёс Елене Васильевне цветы. Лидок, неужели ты не вполне откровенна? Милая, милая, милая целую тебя тысячу раз.
Напиши, когда предполагаешь быть в Волочиске?
Любимая моя, я сейчас целовал твой портрет в медальоне. Если бы ты видела, с каким благоговением я это делал, ты бы, наверное, рассмеялась.
Ещё раз целую тебя.
Твой Саша.
Напиши мне, вспоминала ли ты меня вечером 28 ноября.

2 декабря 1902 года
Моя крошка, моя Ли!
Представь себе ясную морозную ночь; луна в полном блеске, но на небе ни облачка, кругом снежная равнина, ветра нет – тихо, тихо… В такую ночь (сейчас второй час) я сегодня возвращался из Никополя в Красногригорьевку и думал о тебе, мечтал о тебе. Ли, моя капризная девочка, моя дочка, ты не любишь северной природы – я это знаю. На меня же всякое напоминание о Севере, о далёком Крайнем Севере, где всё мрачно, всё величаво, всё подавляюще громадно, действует успокоительно.
Ли, в такие ночи я думаю о людях, которые всю жизнь свою проводят в лесу, в холодных чумах, среди оленей, которые носят звериные шкуры, питаются мёрзлым мясом, все интересы которых ограничиваются сегодняшним днём и которые, тем не менее, живут и любят жизнь. Ли, я думаю о них, жалею их и иногда завидую им. Сколько, в общем, прелести заключает в себе даже и такая жизнь, а мы, имея неизмеримо большие блага и преимущества, не умеем ими пользоваться…
Прости меня, моя звёздочка, что я затрудняю твоё внимание такими неинтересными вещами, но, знаешь, иногда находит такое желание поболтать с любимым человеком о всяких отвлечённых вещах.
Сегодня я получил твоё письмо от 24 и теперь оно лежит передо мной, после того, как я его читал и целовал бесконечное число раз. Ты пишешь: «Меня мучает сознание, что я не такая, как все остальные, и я боюсь, что никогда не узнаю полного счастья». Ты выше всех, ты чище всех, твои запросы жизненные крупнее, больше, чем у других, а потому ты и удовлетворения от жизни должна получать меньше. Да и что такое полное счастье? Я думаю, что и ты сама затруднишься на это дать определённый ответ. Тебе кажется одно, а достигнешь его, опять явится неудовлетворённость, желание чего-то другого и т. д. и т. д.
Опять-таки, повторяю, я убеждён, что если есть какое-нибудь полное счастье на Земле (или, хотя бы, призрак его), оно состоит в том, что бы доставлять счастье другим. Ты скажешь, может быть, — опять фразы и фразы. Нет, Ли, это не фраза, это моё действительно убеждение, которому, однако, я, может быть, и не следую. Это вопрос другой
От брата получил успокоительное известие – тем не менее, полагаю, что придётся ехать в Киев и там провести некоторое время. Сообщи мне обязательно, когда выезжаешь из Ниццы, когда думаешь быть в Волочиске, любишь ли меня.
Передай мой привет Елене Васильевне.
Твой Саша.
Целую тебя, моя Ли, крепко, крепко, целую твою маленькую ручку.

7 декабря 1902 года
Дорогой Лидок!
Получил сейчас твоё письмо от 29 ноября. Прости меня, моя Ли, что всё выходит так, как будто я не хочу писать. Да, я виноват, виноват и виноват, но я люблю тебя, люблю свыше всякой меры.
Ещё раз прости и за последнюю фразу; ты пишешь: «- ещё прошу тебя не писать мне красивые фразы, как:…». При этом выписываешь из моих писем те слова, которые шли у меня действительно от души.
Хорошо, Лидок, не буду, не буду.
Все твои знакомые в Ницце меня очень интересуют, и чем больше ты пишешь о своей жизни там, тем мне приятнее. Я часто, сидя за работой, стараюсь представить себе, как ты сейчас проводишь время, с кем говоришь; благодаря твоим письмам с видами, я имею уже некоторое представление об окружающей тебя местности.
У брата моего воспаление лёгких и доктора требуют, что бы, как только он несколько оправится, его отвезли в Ялту. Ввиду этого, я, по всей вероятности, в конце этой недели, поеду в Киев для того, что бы взять его и отвезти в Ялту. В Ялте придётся некоторое время пробыть, что бы устроить его там, а затем нужно будет, уже по своим делам, ехать в Москву, Петербург и по дороге заехать к своим в Нижний.
Как то в одном из своих писем ты писала, что думаешь выехать из Ниццы числа 18-го – 20-го. Я думал непременно ехать в Волочиск, что бы встретить тебя. Теперь же, по всем вероятностям, это не удастся мне. Если же я получу от тебя точное известие о том, когда ты будешь в Волочиске, и если поездка в Ялту отложится, то несомненно приеду.
Лида, дорогая моя, милая моя, если бы ты знала, каким холодом веет от конца твоего последнего письма, ты, мне кажется, не писала бы этого. Ты слишком добра для тех слов и выражений, которыми ты закончила письмо.
У нас установилась довольно порядочная зимняя дорога; катался на санях. Вчера 6-го был великолепный день, и наши инженеры из Никополя приехали с утра ко мне. Мы много гуляли, играли в снежки, обедали и часов около 8 вечера поехали все в Никополь и провели остальное время у Рокотова.
Ли, мне так хочется видеть тебя, снова услышать твой голос, снова любоваться тобой хотя бы издали, что я даже не верю своему счастью, что скоро увижу тебя.
Тысячу раз целую твои ручки, не забывай меня совсем, мой Лидок.
Твой всегда Саша.

8 декабря 1902 года
Моя славная Лида!
Нынче почему-то целый день ты не выходила из моей головы. Всё время, и даже теперь ещё у меня какое то беспокойное состояние: не то предчувствие чего то хорошего, не то – дурного. Здорова ли ты, моя девочка? Или, может быть, у тебя сегодня грустные мысли и это отразилось на мне. Я не знаю, как у тебя, но у меня, Лида, с тех пор, как я с тобой простился, не было ни одного весёлого дня. Мне теперь даже как-то неприятно общество, потому, что я знаю, что там нет тебя. Лида, мне иногда приходит в голову, что я тебя не увижу. И от одной этой мысли у меня как-то сразу, на несколько секунд прерывается жизнь. Таких моментов, наиболее острых, у меня было два: первый раз – это у Вас в Нововремевке в последнее воскресенье вечером: я уже сидел в экипаже и всё ещё не ощущал жизни. Второй раз – это на пароходе, на котором я возвращался из Екатеринослава после того, как написал тебе письмо, которое, кстати сказать, ты, наверное, не получила.
Лидок, представь себе такую картину: поезд мчится, по однообразный гул колёс ты мечтаешь, укачиваемая монотонными движениями вагона, в своих мечтах ты зашла далеко, далеко – вдруг, дверь в купе открывается и прозаический кондуктор докладывает: «Сейчас остановка такая-то, поезд стоит столько-то». Тебе нет дела ни до остановки, ни до кондуктора, но ты грубо возвращена к действительной жизни.
Лидо, твоё последнее письмо и особенно приписка, меня мучают. Ли, моя безумно любимая, мне страшно за своё счастье. Я тебя не стою, я несколько раз уже говорил это. Я не стою твоей чистой, высокой любви. Я не смею прикасаться к твоей прозрачной душе – и, всё-таки, должен сознаться, что мне хотелось бы, что бы мечта твоя продлилась, если это мечта.
Лида, я целую тебя мысленно много, много раз.
Твой Саша.
P.S. Впрочем, Лида, твоё счастье дороже для меня моей жизни (прости за «фразу»). Не закрывай глаза на мои недостатки и не забывай меня. Я говорю откровенно, я люблю тебя безумно и, в то же время, сомневаюсь, что бы я мог дать тебе то счастье, которое ты заслуживаешь.
P.P.S.Ли! Я буду стараться всеми силами тебе доставить счастье и, если ты поможешь мне, может быть, удастся…

10 декабря 1902 года
Моя родная, ненаглядная!
Пишу последнее письмо в Ниццу, а там надеюсь тебя скоро увидеть. Пожалуй, и это письмо тебя уже не застанет? По моим расчётам ты должна его получить 19-го числа.
Дорогая ли, береги себя хорошенько! У нас стоят страшные холода, до -15. Сразу из тёплых стран – это довольно резкий переход. Смотри, ради Бога, не простудись, моя девочка!
В Киеве, как сообщают, тоже очень холодно.
Я думаю, тебе первое время будет сильно недоставать Ниццы с её чудной растительностью, с её прекрасным климатом. Нечего делать! Для разнообразия это, пожалуй, даже приятно.
Я, в настоящее время, несколько освободился: покончил все расчёты с подрядчиками и только жду 14-го, что бы уехать. Поеду я 14-го вечером или 15-го утром по нашей линии из Никополя на Долгинцево, так. Что лошадьми придётся ехать всего вёрст 18, что очень приятно.
Итак, моя Ли, Бог даст, я скоро увижу тебя, моё сокровище, моё счастье, моё всё. Я даже как-то не верю в возможность такого счастья. Может быть, ты меня уже не любишь? Нет – это было бы слишком ужасно! Зачем я не могу сейчас поговорить с тобой? Я всё-таки надеюсь получить завтра от тебя письмо (может быть, уже последнее), только бы оно не было такое холодное, как предыдущее.
Передай мой привет Елене Васильевне. Тысячу раз целую и обнимаю тебя.
Твой Саша.
Где ты остановишься в Киеве и где тебя найти? Я даже не знаю адрес Веры Владимировны. Во всяком случае, сообщи.

14 декабря 1902 года
Милая моя, славная Лидуся!
Наконец-то я могу уехать отсюда. Спешно вызвали в Москву. Очень может быть, что сейчас же оттуда поеду в Киев. Положение часто меняется.
Получил от тебя, моя Лидочка, телеграмму только сегодня. Спасибо!
Писем уже давно не получал. Итак, Вы вечером 22-го будете уже в Волочиске. Лида, Лида, как бы мне хотелось встретить тебя там, но сомнительно, что бы я успел это сделать. Лидочка моя золотая, итак. Я скоро, скоро увижу тебя! Как я буду рад.
Завтра буду у Марьи Акимовны.
Целую твои ручки, твои ясные добрые глазки без конца.
P.S. Судя по времени твоего отъезда, последнее моё письмо в Ниццу ты уже не получишь. Последние свои письма я отправил 8, 9 и 11 декабря в Ниццу.

20 декабря 1902 года (Москва)
Лидочка, моё всё, моё счастье, моё божество!
Пишу тебе в Киев, надеясь, что письма придут как раз вовремя к твоему приезду.
Твои два письма в Москву получил; теперь, пожалуй, долго не получу от тебя известий. Радость моя, я люблю тебя безумно, что бы ты не думала, что бы ты не говорила, я страдаю от разлуки с тобой.
21 декабря
Сегодня еду в Нижний повидаться со своими; дела в Москве не все закончил.
Лида, я знаю, ты будешь объяснять то, что я не сейчас приехал в Киев, моей недостаточной любовью. Лида, Лида, верь мне, моё счастье, что ты для меня – всё. Дома я долго не буду, в начале января поеду к тебе. Только напиши мне ещё раз, моя девочка, что ты любишь меня, что ты хочешь меня видеть. Теперь я долго не получал твоих писем (последнее от 12 декабря) и мне кажется, что ты, может быть, разлюбила меня! Напиши мне, моя Ли! Адрес: Нижний Новгород, Ошарская, 15. Инженеру Аллендорф.
Мой глубокий привет Вере Владимировне.
Твой, постоянно о тебе думающий, Саша.

22 декабря 1902 года
Моя Лидочка!
Зачем от тебя нет никаких известий? Последнее письмо твоё от 12-го декабря. Я думал, что получу сегодня, но нет. Жизнь моя – мне грустно без тебя.
Теперь, когда знаешь, что ты недалеко, и я всё-таки не имею возможности видеть твои глазки, видеть твою милую, светлую головку, Лида, мне ещё тяжелее. Я думал, что будет легче. Нет, ты слишком сильно захватила мою душу. Знаешь, Лида, если ты даже не любишь меня, я буду, хотя издали следовать за тобой, я должен жить где-нибудь около тебя, или я умру.
Лидочка, божество моё, мне кажется, что ты смеёшься над моими словами, и опять глупое самолюбие мешает мне открыть всю свою душу перед тобой, нет, Лида, я не могу писать тебе, пока не получу подтверждения, что ты меня любишь.
Желаю тебе счастливых, весёлых праздников!
В начале января мне хочется быть в Киеве.
Целую твои глазки, твои ручки, целую также от души руку Веры Владимировны и желаю ей всего, всего лучшего.
Твой (если ты моя) Саша.

24 декабря 1902 года (Нижний Новгород)
Моя дорогая, милая Ли!
Поздравляю тебя, моя славная, моя хорошая, с праздником. Желаю всего, всего лучшего! Надеюсь, что ты, наконец, вспомнишь меня и напишешь хоть что-нибудь. Ли, моя девочка, неужели ты забыла меня?
Тысячу раз целую твои глазки и ручки.
Твой Саша.
Передай мои поздравления Вере Владимировне и всем твоим кузинам.

26 декабря 1902 года (Нижний Новгород)
Моя милая, милая Ли.
Прости меня за это письмо: я чувствую, что должен буду просить прощения за него, такое настроение.
Лида, неужели ты забыла меня? Я до сих пор не знаю даже, в Киеве ли ты; мне часто приходят в голову мысли, что именно в Киеве ты разлюбишь меня.
Лидочка, прости меня за эти мысли, но я предпочитаю всё-таки прямо высказать то, что меня мучает теперь. Характер свой переделать трудно. Лида, моя любимая, святая, если ты меня любишь, напиши мне хоть слово, хоть несколько строк. Тогда я спокойно мог бы ехать в Киев.
Что тебе ещё писать? Вся моя жизнь теперь заключается в думах о тебе: всё остальное проходит мимо меня и меня как-то не трогает.
Лида, я знаю, что виновен перед тобой сильно в том смысле, что писал не так аккуратно, как, может быть, следовало бы. Но, неужели за это такое наказание?
Лида, побороть себя я не в силах. Если ты меня любишь, ты должна написать мне это. До получения известия от тебя, я писать тебе больше не могу. Не из самолюбия, конечно, а просто потому, что теперь при этом сомнении у меня нет других мыслей кроме одной.
Читать одно и то же тебе, конечно, скучно. А скуки я сам не выношу.
Лида, Лида, люби меня!
Ещё раз прости!

10 февраля 1903 года (Нижний Новгород)
Мой ненаглядный Лидок!
Скучаю и тоскую по тебе. Что ты делаешь? Думаешь ли обо мне?
В четверг буду ждать тебя обязательно. Если бы ты только была спокойна и весела в Москве!
У меня простуда московская ещё держится. Сегодня мама послала за своим доктором и, несмотря на моё противодействие, мне придётся опять иметь дело с выстукиванием.
Моя Ли, моя богиня, как бы мне хотелось получить сегодня от тебя хоть несколько строк. Вчера, по приезду, я отправил тебе открытку. Сегодня отправил телеграмму.
Целую безумно твои глазки, твои ручки.
Твой Саша.

27 февраля 1903 года
Моя бесценная Ли! Моя маленькая добрая фея!
Пишу тебе вот уже второе письмо из Красногригорьевки. От тебя получу, наверное, не раньше понедельника.
Теперь 11 ч. Я только что вернулся из Никополя. Утром ездил по работам, принимал дистанцию. Ветер страшно сильный, пыль по дороге столбом.
Лидок мой дорогой, я сейчас стараюсь представить себе, что делается у Вас в Киеве.: наверное, Вы сидите все за ужином. Ал. Ив. раскладывает пасьянс. Лидочка что-нибудь увлекательно рассказывает, Юлия Влад. хохочет.
Сейчас ты скажешь «покойной ночи» и пойдёшь мыть руки, а потом спать. Зайдёшь ли ты в розовую комнату? Где ты теперь помещаешься?
Лика, моя крошка, я схожу с ума в разлуке с тобой и в то же время не могу желать сейчас твоего приезда сюда ввиду отвратительной погоды. Может быть, она скоро переменится.
Сегодня заезжал в Никополь к Леон. Григор., но не застал его дома: он был, кажется, у Орловых. В воскресенье я думаю съездить к Григорию Тимофеевичу.
Лидочка, дитя моё, напиши мне, что ты меня любишь. Прости меня за всё. Тысячу раз целую тебя.
Твой всегда Саша.
P.S. Получила ли ты открытку с Мадонной?
Привет всем твоим.

Привет моей Мадонне
Привет моей Мадонне

28 февраля 1903 года
Лика, моя ненаглядная!
Люблю тебя с каждым днём всё больше и больше. Не могу ни о чём другом думать, как только о моей милой, нежной, чуткой девочке. Помнишь ли ты меня? Вспоминаешь ли счастливые январь и февраль? За эти два месяца городской жизни я как-то отвык от всех деревенских неудобств. Теперь, сидя в своей хатке, меня опять мучает мысль, что я не могу дать тебе таких жизненных удобств, к которым ты привыкла. Кругом тишина, из окон никого не видно. Тоска, тоска, тоска! До сих пор я не обращал никакого внимания на собственные удобства, теперь же, думая о тебе, о моём ангеле, я ко всему начинаю относиться, может быть, слишком строго. Ли, моё золото, а, вдруг, я не в состоянии доставить тебе то счастье, которого ты заслуживаешь?
Впрочем, всё это не важно. Была бы лишь у тебя любовь ко мне. Тогда всё будет хорошо! А, твои ясные глазки всегда говорят правду: когда разлюбишь, они сейчас же скажут.
Мне грустно, моя радость! Я тоскую до безумия! Меня не веселит даже мысль о твоём приезде. Лида, что ты со мной сделала? Впадаю в слишком мрачный, пессимистический тон, а потому отложу окончание этого письма до вечера. Целую, целую, целую тебя, моё сокровище, моё счастье, моя жизнь, моя совесть; смысл всего моего существования теперь в тебе. Поеду по линии. Опять скучные разговоры с техниками, десятниками и т. д. Прости, прости меня, моя светлая мадонна!
Продолжаю письмо. Сейчас только вернулся. Настроение изменилось к лучшему.
Ужасно неприятно, что так долго идут письма. Вот уже завтра будет пятый день, как мы с тобой расстались, а я не имею ещё ни одного письма от тебя, и, наверное, получу не раньше понедельника.
Когда выедешь из Киева, телеграфируй мне, пожалуйста. Пиши мне подробнее, моя дорогая, обо всём, что ты думаешь. В этом одном моё утешение. Напиши, мой Лидок, маме и папе, если ты меня любишь. Письмо от тебя доставит им большую радость. Из их писем видно, что они сильно привязались к тебе.
Тысячу раз целую и обнимаю.
Твой Саша.

3 марта 1903 года
Дорогая моя, любимая Ли!
Только сегодня 3-го марта получил твоё письмо из Курска с вокзала. Как далеко, далеко кажется всё то время! Жизнь моя, сокровище моё, а сколько я страдал всё это время! И теперь душа моя больна. Я всё больше утверждаюсь, что я недостоин тебя, моего ангела. Найдёшь ли ты счастье во мне? А, счастье твоё, опять повторяю, мне дороже моей жизни (не смейся, пожалуйста). Клянусь тебе всем святым, моя крошка, что я ни на минуту не задумался бы умереть, если бы только был убеждён, что ты от этого будешь счастлива.
Хотел я приступить к ремонту квартиры, но стоят холода, а я боюсь простудиться. Подожду более тёплого времени. Работы так много, что у меня иногда голова кругом идёт.
Сегодня я получил твою телеграмму, что бы адресовать письма на Екатеринослав. Думаю, на имя Ольги Алексеевны. Так ведь?
Вчера был у Григория Т. Все здоровы. Слушали граммофон и играли в карты. Тебе все шлют привет.
Лика, моя радость, если тебя это не затруднит, зайди (или пошли кого-нибудь) узнать в Екатеринославе у лютеранского пастора, будет ли он там 28, 29, 30 марта.
Тысячу раз целую твои нежные глазки и ручки.
Твой всегда Саша.

Открытка
Открытка

5 марта 1903 года (Красногригорьевка)
Дорогая моя, милая чудная девочка!
Сегодня, 5-го я, наконец, получил твои давно ожидаемые письма (от 27-го февраля и от 1-го марта — два закрытых и одну открытку). Я уже начинал беспокоиться, хотя и объяснял это непорядками на почте. Я писал тебе с 26-го числа буквально каждый день. Было бы мне очень грустно, если бы ты получила не все письма. Два письма в Екатеринослав я отправил на имя Ольги Алексеевны, т. к. в телеграмме адреса своего ты не дала. Теперь ты приедешь в Екатер., зайдёшь на почту, и там опять не окажется писем на твоё имя. На всякий случай сегодня я отправлю два письма: одно «до востребования» и одно на имя Ольги Алексеевны.
Дорогая моя, любимая! Само собой, я страшно доволен, что ты приедешь раньше, хотя, с другой стороны, боюсь, что это повлияет на ход моей работы. Дела у меня теперь страшно много. Я или на линии, или дома работаю: даже не читаю ничего. Время совершенно нет. На квартире у меня ещё ничего не устроено. Всё ещё не соберусь.
Лика, Лика, как я тебя люблю.
Целую тебя тысячу раз.
Твой Саша.

6 марта 1903 года
Милая моя Люса!
Пишу тебе в Екатеринослав «до востребования» на всякий случай. Может быть, письмо ещё успеет дойти к твоему приезду. 3 письма адресовал на имя Ольги Алексеевны.
Кланяйся Юлии Владимировне.
Тысячу раз целую твои ручки.
Твой Саша.

12 апреля 1903 года
Дорогой мой Лидок!
Сейчас вернулся из Никополя и моментально еду на Топильную, где и брошу это письмо.
Сейчас 7 ч. вечера. В Топильной буду около 10 ч. Оттуда прямо в Екатеринослав.
С трудом получил кое-какие документы. Последние три дня всё в хлопотах и разъездах. В Екатеринославе хочу к пастору сам ехать, что бы не вышло ещё каких-нибудь непредвиденных затруднений. Завтра около 2-х часов думаю ехать обратно, с тем, чтобы в ночь на понедельник быть уже дома, а то я линию совсем забросил.
Лика, Лика, когда ты будешь, наконец, моей? Последнее время я что-то захлопотался. Думаешь ли ты обо мне? Любишь ли? Спасибо за твоё письмо. Я сегодня получил. Беру его с собой и буду всё время целовать.
Лика, мой ангел, как я тебя люблю! Когда ты будешь у меня, надеюсь, все бумаги будут в порядке.
А, может быть, ты ещё осталась на субботу в Екатеринославе. Тогда я, значит, завтра увижу тебя. Ах, Лидок, как бы я тебя поцеловал!
Целую твои нежные щёчки, глазки и губки.
Твой Саша.
Во вторник жду тебя.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

*