Пров Федотович Рябов поселился в Нижнем пару лет назад. Кой-какой капиталец у него уже имелся, но он до поры это искусно скрывал, прикидываясь мелким купчишкой, коих близ Ярмарки водилось великое множество. Начнёшь вспоминать, придёт на память не то лавчонка с баранками, не то прилавочек с леденцами или, того проще, короб с мануфактуркой через плечо. Казалось, зарабатывает себе мужичок торговлишкой на плошку щей, а о большем и не мечтает. Невысокого полёта птица, споёт свою песенку, никто и не заметит.
Но, не так прост оказался Пров Федотович. Прошло время и, как-то сам собой, встал на Ярмарке павильон с тканями. Цены божеские, на любой карман рассчитаны, от благородных господ, до простой работницы. Приказчики, вежливые и улыбчивые, усики покручивают, мотыльками вдоль прилавка порхают. Чисто, уютно, светло, а над входом золотыми буквами выложено «Рябов и сыновья». И уже не мелкой плотвичкой шныряет наш Пров Федотович, а плывёт, знающим себе цену, окунем. А, дальше – больше! Оказалось, имеется у него в Сарове красильня, кирпичный заводик в Кстово, земелька под Ардатовым, кой какие бумаги в пароходной компании.
***
Физиономию Пров Федотович Рябов имел настолько неподходящую для торговли, что просто диву дашься, как это он такое дело выбрал.
Купец лицо должен иметь располагающее:
— лоб чистый, крутой, высокий;
— глаза честные, и, что бы, вокруг добрые морщинки паутинкой;
— нос самый простецкий – уточкой, либо картошиной;
— губы крупные, пунцовые, так в улыбку и расползающиеся.
Пров Федотович же внешностью смахивал скорее на бурлацкого артельного, чем на торгового человека. Круглые глазёнки над сухим загогулистым носом, что два бура собеседника сверлят. Губы тонкие, бескровные, углы вниз опущены, будто хозяин под ноги сплюнуть собирается. Стоит купец Рябов к тебе левым плечом, головой чуть покачивает, точно примеривается, куда тебе кулаком костяным сподручнее вдарить. Не речь ведёт, а слова, словно горький сбитень цедит. Как, скажите на милость, с таким дела вести? Как о красном товаре говорить?
А, секрет прост!
Зайдёт, бывало, покупатель к Прову Федотовичу в лавку, а хозяин, шасть куницей к дверям, встанет выход собой загородит. Левую ногу вперёд выставит, голову пригнёт и молвит, точно грозя, — Бери товар, добрый человек. Бери, не мешкай.
— Пёс с тобой, — подумает горожанин, — возьму какую безделицу, авось, не обеднею.
Протянет хозяину денюжку.
Вот тут-то чудо и случится.
Растянутся губы купца Рябова в улыбке, морщины на лбу распустятся, глаза светом изнутри наполнятся.
— Уважил, — изогнётся прямая спина в поклоне, — уважил ты меня, голуба.
— Экую я монстру укротил, — решит покупатель. – И не такой уж он и страшный. Такую уж внешность Господь ему сподобил.
Приосанится, пройдётся победным шагом по лавке и ещё чего купит. Уходя же, потреплет Рябова по плечу, как рысь ручную. И зашагает по улице, довольный собою до невозможности.
— Надобно будет, — подумает, — с супругой сюда наведаться.
***
Летом 1916 года на устах жителей Империи было два имени: нижегородского купца Прова Федотовича Рябова, и Алексея Алексеевича Брусилова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Газеты трубили о «появлении в тяжёлую годину истинных спасителей Отечества» и «новых Минине и Пожарском». Но, если генерал А. А. Брусилов после октябрьского переворота 1917 года благоразумно перешёл на сторону большевиков и, таким образом, оставил свою фамилию в учебниках истории, то имя иммигранта П. Ф. Рябова было благополучно забыто новой властью. Исчезли все упоминания о:
— выдвижении Прова Федотовича в Государственную Думу;
— борьбе губернских городов Арзамаса, Кстова и Ардатова носить имя Рябовск;
— сборе средств на постройку пятнадцатиметровой статуи народного героя на нижегородском Откосе;
— многочисленных переименованиях городских улиц, учебных заведений и парков;
— поставленной в Мариинке опере «Пров Нижегородский»;
— новом сорте водки «Рябовка», наконец.
Думаю, что настало время вспомнить о подвиге знаменитого нижегородца, его делах и знаменитой «Рябовской роте». Итак…
Вступление России в Первую мировую пришлось аккурат к шестидесятилетию Прова Федотовича, которое тот собирался справить с истинно купеческим размахом.
— Недурно складывается, — посмеивался Рябов, просматривая список приглашённых на юбилей, — и меня почествуем, и во славу русского оружия чарочку поднимем.
Увы, немедленный разгром 2-й армии Генерала Самсонова при Танненберге поверг Нижний в уныние. В церквях служили панихиды по погибшим, горестно звонили колокола, плакали женщины, провожая мужей на фронт. Дамы надели траур, а увеселительные заведения города благоразумно сменили репертуар.
День своего рождения, изрядно выпивший Пров Федотович, провёл дома в одиночестве. Сидя в одном исподнем за столом, он наливал рюмку за рюмкой и медленно переполнялся злобой.
— Ну, колбасники! – сжимал кулаки именинник. – Думаете, я это просто так спущу? Да, вы, сукины дети, хотя бы понимаете, с кем связались? Считаете, стар купец Рябов? Ох, и пожалеете. Крест даю, пожалеете!
***
Утром, плотно позавтракав, Пров Федотович навестил своего давнего знакомца — купца первой гильдии Петра Дмитриевича Яргомского. Войдя в обитый красным деревом кабинет приятеля, и расцеловавшись с ним, Пров Федотович горячо заговорил о войне, о «австро-венгерском сапоге, топчущем галицийские нивы», о «долге каждого нижегородца» и «невозможности оставаться в стороне».
— Эк тебя, Провушка, разобрало, — засмеялся, колыхая тучным чревом, Пётр Дмитриевич. – Меня прямо слеза прошибла! Качалов, ей богу, Качалов! Скажи уж честно, армейские подряды получить хочешь? Помогу. Как старому другу помогу, и комиссионные не попрошу.
— Подряды, дело хорошее, — заинтересовался было Пров Федотович, но тотчас решительно тряхнул головой. – Нет, брат, тут у меня свои счёты.
И он, бранясь через слово, поведал об испорченном юбилее и данной себе клятве.
— Понимаю, — Пётр Дмитриевич нахмурил брови. – Такие вещи никому спускать нельзя, а уж немцам и подавно. Да, только, Провушка, что тут поделаешь? Разве что пожертвования для фронта собрать? Давай и я приму участие, дело святое.
— Без денег, ясное дело, не обойтись, — опустился в кресло Пров Федотович. – Но, понимаешь, хотелось бы как-то самому…- И он пошевелил пальцами, будто сжимая чьё-то горло.
— Да, — хмыкнул Пётр Дмитриевич, — вижу, задели тебя.
Он позвонил в колокольчик и распорядился подать чаю. Затем, положив перед собой лист бумаги, взял из золочёного чернильного прибора ручку.
— Давай, по-деловому к твоей беде подойдём.
Друзьями были рассмотрены и отвергнуты следующие варианты:
— пойти вольноопределяющимся на фронт;
— опять же, пойти на фронт, но в офицерском чине;
— построить на свои деньги аэроплан (танк, бронепоезд);
— сформировать и вооружить добровольческий нижегородский полк;
— купить несколько тысяч артиллерийских снарядов и, написав на каждом «За Рябова», отправить в действующую армию;
— заказать нижегородским химикам создание боевого удушающего газа «Пров».
— Не то, — вздыхал Пров Фёдорович, — не то.
***
Через полчаса Пётр Дмитриевич отложил ручку.
— Смотри, что получается, — потряс он исписанным листом. – Первое. Немцев ты хочешь наказать лично, а, главное, присутствовать при этом. Мало того, колбасник, сидящий в окопе, должен знать, что лиха он хлебает не просто от российского воинства, а от обиженного им купца Рябова.
— Верно понимаешь, — расплылся в улыбке Пров Фёдорович.
— Второе, — невозмутимо продолжал Пётр Дмитриевич. – На фронт ты готов хоть сейчас, но не в армейском чине, а сам по себе. Вольным человеком, приказам не подчиняющимся.
— Правильно. Тут дело не государственное, а личное.
— И, третье, — подвёл итог Пётр Дмитриевич, — самое, на мой взгляд, важное. За деньгами ты не постоишь.
— Богом клянусь! – истово перекрестился Пров Фёдорович.
Пётр Дмитриевич встал, тяжело прошёлся по кабинету.
— Ничего на ум не приходит? — внимательно посмотрел он на приятеля.
Пров Фёдорович беспомощно развёл руками.
— А, по мне, так всё понятно. Прямая дорога тебе, дурень, в партизаны!
— Куда?
— В лес! Как отцы наши в 12-м году. По кустам прятаться, да в шалашах, на старости лет, ночевать.
— Так, в Европах, поди, уж и лесов нет!
— А, по-другому, Провушка, никак у тебя не выходит.
— Ну тебя, — расстроился Пров Фёдорович. – Какой из меня партизан?
Пётр Дмитриевич вздохнул.
— Не я к тебе за советом пришёл. Сам думай.
На том, в молчании попив чаю, и расстались.
Пров Фёдорович прямиком отправился в книжную лавку, где скупил все имеющиеся в наличии карты Восточной Европы. На следующий день, он нанёс визит старому приятелю, служившему в молодости в кавалерийском полку. Оттуда двинулся на Сормовский завод, где отобедал в компании инженеров.
Словно охотничий пёс, ищущий след, Пров Фёдорович рыскал по городу встречаясь со знакомыми офицерами, купцами, промышленниками. Он подписался на все издания, освещающие положение на фронтах. Говорил с ветеранами, помнящими былые походы, читал военные мемуары. Вёл долгие разговоры с казаками, охотниками и егерями. Даже съездил в Санкт-Петербург, где посетил Ижорский завод, уделив особое внимание дирижаблестроительному цеху.
Наш купец был уверен, что если посвятить всего себя неразрешимой загадке, то, рано или поздно, ответ будет найден.
Так оно и вышло.
***
Тёплым августовским вечером Пров Фёдорович берегом Волги возвращался домой из Кстова. Последнее время его мучила бессонница, но сейчас, убаюканный покачиванием пролётки, он безмятежно спал.
— Экие растяпы! — вырвал его из сна голос кучера, — Гляньте, Пров Фёдорович, самолётовскую «Княжну» на отмель посадили.
Рябов, подслеповато щурясь спросонья, пригляделся и увидел как-то наискосок стоящий на реке пароход «Великая княжна Татьяна Николаевна». На берегу напротив застрявшего судна собралось человек тридцать мужиков.
— Останови-ка, — велел он, и тяжело спустившись на дорогу, пошёл, разминая затёкшие ноги, к воде.
— Кстовские бурлачки, — указал кнутом кучер. – Сейчас с капитаном сторгуются и пароход, что твой зуб с мели сдернут.
Пров Фёдорович остановился, разглядывая деловито снующих с канатами бурлаков.
— Здоровые ребятки, — задумчиво произнёс он. – И работают слаженно, артельно. Слушай-ка, — обратился он к кучеру, — а, чем они зимой промышляют?
— Кто чем, — хмыкнул тот. – Одни избы рубят, другие в город на заработки подаются.
— Поехали домой, — словно что-то решив для себя, зашагал к пролётке Пров Фёдорович.
***
Через несколько дней, в трактире на Рождественке, Рябов встретился с бурлацкими старостами. Оказывая уважение, он прежде, чем приступить к делу, поздоровался с каждым за руку.
— Хочу предложить, господа хорошие, — сразу взял быка за рога Пров Фёдорович, — Отчизне в трудные времена послужить. Согласны ли?
Огромные, заросшие волосами бурлаки молчали, исподлобья глядя на купца.
— Попросту говоря, — продолжал он, — хочу ваше сообщество до весны ангажировать в помощь войску российскому.
— Дело хорошее, — загудели старосты. – Зима для бурлака время голодное. Можем провиант, амуницию, али снаряды грузить.
— Таких молодцов, — рассмеялся Пров Фёдорович, — да в грузчики? Нет, господа. Я вам работу по силушке, да по норову подобрал. На театре, как армейские говорят, военных действий.
Повисло тягостное молчание.
— Не обессудь, Пров Фёдорович, — поднялся, наконец, один из старост. – Не по душе твоя просьба. Неохота нам головы под пули подставлять и в окопах мёрзнуть.
— Так я вас и не в солдаты зову, — весело прищурился Рябов. – На фронте не только из ружей палят, там для всех дело найдётся.
— Хитришь ты, кормилец, — покачал головой староста.
— Хитрю, не хитрю, там видно будет, — подмигнул Пров Фёдорович, — а, платить два рубля в день стану.
— Врёшь?!
— Старостам по пять, — продолжал купец. – За увечье, если не дай Бог случится, пятьдесят рублей. Дорога, одёжка подходящая и харч с меня.
— Благодетель! – швырнул шапку на пол староста. – Записывай меня первым.
Назавтра Пров Фёдорович, нанеся визит губернатору, спешно отбыл в Петербург, где провёл без малого месяц.
***
Алексей Алексеевич Брусилов, командующий 8-й армией, находился в прескверном расположении духа. Заботясь о его ревматизме, денщик за ночь протопил печь так, что в доме было жарко, как в бане и генерала постоянно клонило в сон.
— Алексей Алексеевич, — в дверях появился адъютант. – Пакет из Ставки.
— Читайте, — Брусилов, морщась, выпил (уже третий за сегодня!) порошок от мигрени.
— Послание личное. От Великого Князя Бориса Владимировича, — адъютант положил на стол конверт. – Доставлено неким нижегородским купцом Рябовым.
— Дожили, — буркнул генерал. – Корреспонденцию из Ставки купчины возят.
И он, сломав сургучную печать, развернул письмо.
«Любезный Алексей Алексеевич…, тяжёлые для Империи времена…, столь важная для страны поддержка купечества…, крайняя нужда…, самые благие намерения…, рассчитываю на тебя».
— Бред какой то, — потёр виски Брусилов. – И, где этот купец?
— В приёмной. Прикажете позвать?
— Нет уж, уволь. Великий Князь пишет, что сей Рябов прибудет с какой-то помощью. Что у него там? Фураж? Провиант?
— Никак нет! – в глазах адъютанта промелькнула усмешка. – С ним неполная сотня волжских бурлаков.
— Что-о-о? – побагровел генерал.
— Девяносто человек бурлаков. На телегах, — отрапортовал тот. И, доверительно добавил, — Здоровые все черти, хоть сейчас в гвардию.
— Вот незадача, — наморщил лоб Брусилов. – Ладно, ставь их на фортификационные работы. И слышать об этом больше ничего не желаю.
Но, не тут-то было!
Не для того прибыл на фронт Пров Фёдорович, что бы блиндажи строить и окопы рыть.
Прошла неделя, и начальник штаба, вернувшийся с передовой, со смехом доложил командующему о «рябовских молодцах».
— Рябов? – нахмурился, вспоминая, Брусилов.
— Купец, что из Нижнего с бурлаками прибыл. Вы, Алексей Алексеевич, должны помнить.
— Да-да, был такой.
— Так вот, прошлой ночью эти сукины сыны подползли к австрийским заграждениям, привязали к вкопанным кольям верёвки, а потом все вместе навалились и вырвали к чертям триста метров «колючки», утащив к нашим позициям.
— Да, им тут игры, что ли? – рассвирепел Брусилов. – Ярмарка? Балаган? Немедленно ко мне этого купца!
— Виноват, Ваше Высокоблагородие, — замялся начальник штаба. – Но, считаю своим долгом сообщить, что сей странный демарш получил крайнее одобрение у низших чинов и, необычно поднял боевой дух в окопах.
— Уверены? – с сомнением посмотрел на него Брусилов. – Что же, положусь на Ваше мнение…
Пров Фёдорович, тем временем, оговорив новый план с казаками-пластунами, готовился к следующей вылазке.
Перед самым рассветом несколько казаков, бесшумно сняв вражеских часовых, набросили верёвочные петли на три австрийских полевых пушки. Получив сигнал, бурлаки бесшумно выбрались из траншей и, ухнув так, что вздрогнула земля, потянули орудия к своим окопам. Не успел противник опомниться, как пушки были уже на нейтральной полосе. «Рябовцы» же, явно издеваясь, грянули «Дубинушку»…
Пров Фёдорович был вызван в штаб армии, где получил личную благодарность от главнокомандующего и полный «Carte blanche» на дальнейшие действия, которые не заставили себя ждать. За зиму 1914-15 года на Юго-Западном фронте «рябовцами» были уничтожены десятки километров проволочных заграждений. Унесено с полсотни орудий. Вырван из земли и притащен к российским позициям бетонный ДОТ с двумя офицерами и пулемётным расчётом. После же того, как бурлаки, пыхтя, приволокли вражеский танк, в «Ниве» была напечатана статья об отважных новгородцах, а австрийское командование назначило награду за голову Kupec Riaboff.
Апофеозом деятельности Прова Фёдоровича стало похищение в марте 1915 года бронепоезда «Panzer Zug» вместе с экипажем и полным боекомплектом.
В первых числах апреля генерал Брусилов, прощаясь с Рябовым, подарил ему свою саблю и принародно облобызал.
— Большая честь была служить вместе с Вами, Пров Фёдорович. Жаль расставаться.
— Не обессудь, Алексей Алексеевич, ледоход скоро, — вздохнул Рябов. И, обращаясь к уже сидящим на телегах бурлакам, крикнул, — Вернёмся ещё, ребятушки?
— Знамо дело, — откликнулись те. – Как по осени Волга встанет, пусть ждут обратно.