«От карася до порося» золотятся буквы по весеннее-салатному полю вывески. Слева пучит глазищи блестящая, изогнувшая спину рыбина. Справа – заговорщицки подмигивает свиная мордаха. Останавливаются у дверей магазина москвичи, задирают головы, переговариваются.
— Гляди-ка, а я второго дня этих «карасей-поросей» на Мясницкой видел.
— И на Сретенке таких же развесили.
— Что ж, полюбопытствуем, полюбопытствуем.
А в магазине лихие молодцы в белоснежных фартуках вьюнами меж товаров скользят. Отрезают, взвешивают, пакуют. Один на пергамент пяток селёдок астраханских выплеснул. Поднимает каждую под жаберки, словно мехом драгоценным любуется. Другой сыр нарезает. Ломтики матовые, восковые, словно лепестки из-под ножа выпадают. Третий – корзину с фруктами кухарке вручает, да на ухо ей любезности нашёптывает. А четвёртый принимает вас под локоток, — Чего изволите-с? Впервые у нас? Всё только свежайшее-с! Извольте визиточку принять. Осьмнадцать магазинов держим-с. Всё купца Арсения Игнатьева…
Сам же Арсений Прохорович Игнатьев в кленовых, расписанных в золотое с салатовым, саночках мчит по Москве от одного своего заведения к другому. Легко соскочит у магазина, и стоит, прислушивается, о чём входящие-выходящие промеж себя говорят. Всем ли довольны? Послушает, послушает и опять в сани. Летит вдоль серых лабазов, мимо обшарпанных вывесок.
— Дайте мне пяток лет, — усмехается в бороду. – Мои «караси-пороси» всех вас повыведут…
