Илья Муромец и Мужик Паук

В лес проводник идти отказался.
— Не серчай, Илья Иванович, — отвёл он глаза. – Дальше сам пойдёшь. Рядышком супостат-то. Чуешь, птиц не слышно.
— Ступай, — Илья и не рассчитывал на помощь. Грузно слез с коня, ноги сразу утонули во мху. Снял седельные сумки. Вытащил кольчугу и изрядно потрёпанные боевые рукавицы. Палицу и щит решил оставить, в чаще с ними не развернёшься. Крутанул короткий византийский меч. Покосился на проводника. Тот, сев на кочку, жевал травинку и молча смотрел на сборы.
— Не веришь в меня? – оскалился Илья.
Мужик пожал плечами и отвернулся.
— Жди до полудня. Коня не рассёдлывай. Если не вернусь, себе заберёшь.
Проводник, не говоря ни слова, кивнул.

Идти пришлось недолго. Не успела поляна скрыться за стволами деревьев, как на кустах блеснуло серебром. Илья постоял, прислушиваясь. Шагнул, вытянув вперёд руку с мечом. Чуть светящиеся белёсые нити свисали с ветвей. Он осторожно принял их лезвием, приподнял. Паутина, вся в каплях росы, безжизненно свисала вниз. Илья счистил её о траву и, стараясь двигаться бесшумно, пошёл дальше. Лес то редел, то становился темнее. Всё чаще, то здесь, то там попадались серебряные нити.
На чудище вышел внезапно. Раздвинул листья орешины и увидел его, сидящего на замшелом камне. Мужик Паук, скрестив по-басурмански ноги, плёл лапоть. Оружия поблизости видно не было. Илья затаился, успокаивая дыхание. Шёпотом пробормотал «спаси и сохрани» и, перехватив половчее меч, в два прыжка оказался перед Пауком. Тот заблажил, замахал верхними руками. Нижние судорожно задёргались, пытаясь прикрыть живот. Илья сделал последний, смертельный шаг, одновременно вынося руку с мечом из-за спины. И остановился. Рот Паука перекосился от ужаса.
— А, гад!!! Сидишь?! – Илье нужен был любой ответ, как повод, что бы рубить.
Паук, оказавшийся даже не Мужиком, а пареньком, оцепенев молчал. Светлые порты его потемнели от мочи.
Илья опустил меч. Чуть отступил, разглядывая противника.
— Паутиной весь лес оплёл. Зачем? – кровь Ильи постепенно остывала.
— Это не моя, — того била дрожь. – Пауки тут живут. Мошку ловят.
— А ты, поди, людей ловишь? – Муромец всё ещё недобро смотрел на паренька.
Тот прижал к груди все руки.
— Прячусь я от них. Избу мою сожгли. Самого чуть не забили. Пока маленький был, всё смеялись. А, как матушка померла… — Паук всхлипнул. Слез с камня и горестно посмотрел на замоченные штаны.
Илья смущённо крякнул, отвёл глаза.
— Вот, — паренёк беспомощно развёл верхними руками, — теперь в лесу живу.
Муромец прошёлся вперёд-назад, расшвыривая сапогами гнилой мох. Паук стоял, оглаживая несвежую рубаху.
— Я тоже, — внезапно для себя сказал Илья, — не богатырём родился. Тридцать лет безногим на брюхе проползал. Натерпелся всякого.
Помолчали. Стало слышно, как звенят над головой комары.
— Матушка говорила, что лучше четыре руки, чем четыре ноги, — несмело улыбнулся Паук.
— Отчего же?
— Лаптей не напасёшься.
Муромец нахмурился. Затем улыбнулся, обнажив редкие крупные зубы.
— Дом, говоришь, сожгли? – наконец спросил Илья.
Паук вздохнул.
— Как зовут?
— Кузьма.
— Поехали домой, Кузьма, — ухмыльнулся Муромец.
— Не, — замотал головой Паук. – Лучше я тут. В лесу.
Однако, Илья уже зашагал прочь, срубая мечом мешающие ветки.
— Сейчас в деревню твою наведаемся. – Муромец по-чёрному выругался и пошёл быстрее.
***
Проводника нигде не было видно. Вместо него на кочке сидел заросший волосами старик и недобро глядел на приближающихся Муромца с Кузьмой.
— Никак Леший пожаловал, — прибавил шагу богатырь. – Принесла нелёгкая.
Гость сидел неподвижно, у его ног валялась одна из седельных сумок. Развернув плат с обедом Ильи, Леший неспешно лупил яйцо.
— Хлеб да соль, — буркнул Муромец, подходя ближе. Лаяться с Лешим не хотелось.
Тот промолчал, сосредоточено жуя. Илья, насупясь, поднял с земли сумку, отряхнул.
— Куда собрался? – спросил Леший глухим, бесстрастным голосом.
— Богатырь обещается меня в деревню вернуть, — почтительно ответил Паук, опередив Муромца.
— Дурак, — так же безжизненно, глядя в сторону леса, молвил Леший.
Илья, твёрдо решивший не связываться, промолчал и принялся стягивать с себя кольчугу. Свернув и убрав, вольготно выпрямился, повёл плечами. Под рубаху в лесу нападали сучки и какой-то сор. Глядя сверху вниз на Лешего, Муромец скинул и её. На богатырской груди блеснул медный крест.
— Не убоишься? – хмыкнул Илья, поправляя шнурок.
Леший даже не повернул головы.
– Сам-то, крещёный? – обратился Муромец к Пауку.
— Куда там, — махнул рукой. – Я же, вроде как, и не человек.
— Не человек, — глухо повторил Леший. – Иди-ка Кузьма, вон в перелесок. Орехов мне собери. А я с твоим защитничком тем временем потолкую.
Илья, встряхнув рубаху, оделся и присел рядом. Взял с платка краюху хлеба, вдавил в неё луковицу, захрустел.
— Думаешь, ему там лучше будет? – Леший уставился на Муромца жёлтыми глазами. Зрачки у него оказались узкими, как у кошки.
— Чего ж? – пожал плечами богатырь. – Избу сожгли, так я враз новую подберу.
— Пропадёт он, — вздохнул Леший. – Сам знаешь, насильно мил не будешь. У Кузи же ни одной родной души нету. Мать померла недавно, а отца он и не видывал, — Леший засопел. – Матушка у него красавица была. Авдотья.
— От кого ж красавица Авдотья, — хохотнул Илья, — такого молодца нагуляла?
Глаза Лешего ненавидяще сверкнули.
— Мать честная, — поперхнулся богатырь. – Неужто твой?
— Об этом никому знать не надобно. И Кузьме лишние беды ни к чему.
— А я-то всё не могу понять… — Муромец привстал.
– Увези парня куда-нибудь, — прогудел Леший. — Сам выбери место, где остаться. Вот возьми.
На его ладони лежал самородок размером с яблоко.
— Тут и на коня, и на одёжу. И тебе за службу. Если мало, то дам ещё.
— Что ж, дело божеское, — Илья встал, взял золото.
От леса к ним неловко ковылял Паук, неся в подоле рубахи орехи.
— Мы тут Кузьма с твоим…, — Муромец осёкся. – С дядькой твоим поговорили. Решили, что неплохо бы со мной прокатиться. Мир посмотреть, да себя показать. Поедешь?
Паук растерянно закивал, поглядывая то на одного, то на другого.
— За обед не обессудь, — Леший кряхтя поднялся и, более не обращая на них внимания, пошёл в лес.
Илья хмыкнул, подсадил на коня Паука, забрался сам.
— А в деревню твою, Кузя, мы всё ж таки завернём, — недобро усмехнулся Муромец.
И тронул коня.
***
На вторую неделю пути стало ясно, что пристроить Кузьму будет делом не из лёгких. В одном селении жители казались Муромцу подозрительно радушными. В другом — имели слишком хитрые рожи. Третье же, приходилось объезжать стороной из-за некой «оказии», приключившейся здесь с Ильёй. Впрочем, Кузьма и не роптал. Ему был куплен добрый конь и дорожный плащ, скрывающий от любопытных глаз, лишнюю пару рук. Ночевать путникам частенько приходилось под открытым небом, что немало их не заботило. Пока Паук разводил костёр и готовил ужин, Муромец, скинув сапоги, мечтал о службе на границе.
— Вот где подвиги вершатся богатырские. Там и мечом помашешь и конём потопчешь.
— Может и я с тобой, Илья Иванович? – каждый раз просился Кузьма.
— Взял бы, — вздыхал Муромец. – Да, нельзя. Не ратный ты человек. Пропадёшь. А лишний грех на душу брать не к чему.
— Всё же поучи, — настаивал Паук. – Глядишь, и от меня прок будет.
Однако, какое там учение, если Кузьма, всеми четырьмя руками ухватив, не мог муромцев меч с земли поднять?
— Что ж, — соглашался богатырь, — вот, справим тебе сабельку, там и поглядим.
Городок, попавшийся на пути, Илье внезапно понравился. Бревенчатым, сложенным из тёмных дубовых колод, стенам не страшен был ни таран, ни огонь. Стражники, стоящие у ворот, казались закалёнными в боях воинами. Улицы чисто выметены, дома добротны, встречные прохожие приветливы. Путники спешились и повели коней в поводу.
— Где тут торжище, румяная? – подмигнул Муромец стоящей на крыльце девке.
Та зарделась, прыснула и, наскоро указав рукой, скрылась в доме.
На торговой площади Илью словно подменили. Богатырь сделался шумен и говорлив.
— Гриб не хлеб, а ягода не трава, — балагурил он, пробуя из кадок солёные грузди и подъелошники. Довольно крутил головой, надкусывая мочёные яблоки. Выбрал и купил Кузьме расписную кленовую ложку. Поругался и даже пхнул в грудь торговца сапогами. Так, не спеша, дошёл до оружейников. Те, чуя в нём тороватого покупателя, засуетились, выкладывая лучший товар вперёд. Муромец же, наоборот, поскучнел лицом. Повертел в пальцах неказистый ножичек, проверил на глаз прямизну стрел. Щёлкнул ногтем по медному шлему и, казалось, собрался пройти дальше.
— Глянь, добрый молодец, — заволновались торговцы. – Вот сабля заморская. Сама режет!
— Вот щит добрый! Топором варяжским не расколешь.
— Испытай меч. Сам в руку просится.
Илья принял саблю, подбросил на широкой ладони. Хмыкнул и, незаметно подмигнув, протянул Кузьме. Тот понял, сейчас-то настоящий торг и начнётся.
— Глянь-ка, богатырь, — обдавая густым сивушным духом, потянул Муромца за плащ детина со сломанным носом. – Вещица, как для тебя откована.
Илья повернулся и побледнел. Взял у незнакомца меч, поднёс рукоять к глазам.
— Покупаю, — глухо произнёс Муромец. – Говори цену.
— Цена, сам понимаешь, не малая, — захитрил детина.
— Так, давай, посидим, поговорим, — Илья засветился улыбкой. – Под бражку, да медок.
Продавец ощерился полупустым ртом, и троица поспешила покинуть площадь. Не успел Кузьма расстроиться, что остался без сабли, как Муромец остановился и, не размахиваясь, ударил детину в грудь. Тот, взмахнув руками, отлетел к забору и, задыхаясь, захрипел. Богатырь шагнул к нему.
Поверженный засучил ногами, пытаясь уползти, но не смог.
— Скажешь, откуда меч, помилую.
— Витязь дал, — просипел детина. – Третий день гуляет. Сам дал, Христом Богом клянусь.
— Веди к витязю, — Илья рывком поставил его на ноги.
***
Муромец издали приметил у коновязи знакомую кобылу.
— Ступай себе, — отпустил пленника. – И, смотри, помалкивай.
На крыльце кабака сидел хозяин в разодранной до пупа рубахе. Глаз его заплывал набухающим синяком.
— Гуляет? – только и спросил Илья.
Хозяин обречённо махнул рукой и отвернулся.
— Побудь с лошадьми, я скоренько, — Муромец толкнул дубовую дверь и исчез внутри.
Вышел, сгибаясь под тяжестью богатыря, повисшего у него на плечах. Втроём уложили пьяного поперёк седла.
— Должен он чего? – недовольно спросил Илья у хозяина.
— Увези его из города, Христа ради, — жалобно попросил тот. – Век помнить буду.
Стражники у ворот сочувственно покачали головами. Один сбегал в сторожку, вынес жбан с брагой. Протянул.
— Как очнётся, пусть поправится.
— Речка какая есть поблизости? – спросил Илья.
— С полверсты по дороге.
Илья степенно поблагодарил. Тронулись дальше.
На берегу Муромец спешился, ввел кобылу со спящим витязем в реку и столкнул того вниз. Он камнем ушёл под воду, однако, тотчас вынырнул. Встал, ошарашено озираясь и покачиваясь.
— Кто такие? – набычившись, сделал шаг вперёд, но запнувшись, снова рухнул.
— Выплывай, водяной, — ухватил его за шиворот Илья и потащил на берег.
К вечеру, глотнувший браги богатырь начал приходить в себя.
— Вишь какое дело, Илюша, — виновато щурился он на костёр. – Ничего не помню.
— Загулял, чего уж, — посмеивался Муромец.
— Сглазили меня или опоили чем. Всюду жуть мерещится. Ты, уж не серчай, но товарищ твой, тоже того… Чудным кажется.
Кузьма, постелив на траву плащ, чистил в котелке грибы, тайком поглядывая на гостя.
— Кузя, друг сердешный, — позвал Илья. – Иди, познакомься с приятелем моим. Добрыней Никитичем.
— Ты его не сторонись и не забижай, — шепнул Муромец богатырю. – Таким уж, страдалец, уродился.
Кузьма подошёл. Неловко поклонился.
— Теперь рассказывай, — посерьёзнел Илья. – Никак вороги у Руси повывелись, что витязи по кабакам сидят? Или рука ослабела? Или кровь в жилах не играет?
— Грех на мне! – горячо зашептал Добрыня, поводя мутными глазами. – Такой грех, что и сказать тошно. Или не грех? Одно ясно, в Киев-град возврата нет.
Муромец с Кузьмой придвинулись ближе.
— Оженился я на Пасху, — быстро заговорил богатырь. – Повёл под венец перву красавицу в Киеве, Марину Кайдальевну. Всю зиму по ней сох. Подарки дарил, следом ходил, сватов зазывал. А весной пала дева. Веди, говорит, в собор. Стану твоей женой.
Добрыня, потянулся за жбаном, шумно отхлебнул.
— Стали мы, как говорится, жить-поживать. О детушках малых подумывать. Да только раз, повстречал я на торжище калику перехожего. А тот и молвит, что Марина моя чародейка. Что ночами Змеёй оборачивается и дела лихие вершит. Посмеялся я, прогнал прочь горевестника. Да, не тут-то было! На другой день юродивый с паперти шепчет, чтоб я змей берёгся. И шипит по ужиному. Сомнения меня одолели. Дай, думаю, ночью спать не стану, покараулю.
Добрыня помолчал, вспоминая.
— Лёг в опочивальне, глаза прикрыл и затаился. За полночь, слышу, встаёт. Смотрю, она в горенку. Я тишком за ней. Дверцу открыл, а на полу Змей кольцами извивается. Рубанул его саблей, а он давай кричать человеческим голосом! Я снова рубить! Вдруг, вижу, Марина простёрлась, мною загубленная.
Кузьма вскрикнул и зажал ладонями рот.
— Так-то, ребятушки, — криво улыбнулся Добрыня. — Страшное дело случилось.
Помолчали.
— Спать ложиться будем, — нарушил тишину Муромец. – Утро вечера мудренее.
***
Наутро Илья велел Кузьме снять рубаху.
— Отвезу в город, — задумчиво почесал он бороду. – Не с тебя же мерку снимать.
— На что мне рубаха, Илья Иванович? – удивился Кузьма. – В суме ещё одна есть. Надолго хватит.
— Кольчугу справить хочу. Как без неё на границе?
— На границе? – не поверил ушам Кузьма.
— Самое для нас место, — потягиваясь, зевнул Добрыня. – Ни баб, ни вина. Одни святые подвиги.
Муромец нахмурился, однако, смолчал. Оседлал коня, буркнул, что будет к вечеру и уехал.
Появился он на закате. Спешился, снял с седла дорожную сумку и только тут заметил сияющее лицо товарища.
— Кузенька, — заговорщицки пропел Добрыня. – Покажи дяде Илье, чему за день научился?
Кузьма зарделся от удовольствия. Забросил за спину колчан, крепко ухватил двумя левыми руками лук, вложил стрелу. И… правые руки его замелькали! Пока одна натягивала тетиву, вторая доставала из-за спины вторую стрелу. Минута и колчан опустел. Трухлявый же пень, в который он метил, ощетинился стрелами.
— Видал такое? – счастливо засмеялся Добрыня. – Такой молодец трёх лучников стоит.
— Ну, Кузьма, — довольно прогудел Илья, — порадовал старика. Прими и от меня подарочек.
И вытряхнул из сумки, блеснувшую в последних лучах солнца, кольчугу с четырьмя рукавами.
***
Прошёл месяц, как богатыри отправились в путь. Лес становился всё реже, а травы выше. Реки, которые прежде приходилось переплывать, сейчас переходили вброд. Проехали через несколько сожженных деревень. На дороге стали встречаться люди на телегах, гружёнными нехитрым скарбом. Они уныло брели навстречу, невесело отвечая на приветствия. Теперь, разбивая лагерь, дежурили по очереди. Кольчуг не снимали.
Село, в которое въехали утром, казалось вымершим. Даже собак не было слышно. В дорожной пыли валялся распоротый мешок, с высыпавшимся зерном. Тянуло дымом. На ступенях церкви, с почерневшими от пламени стенами, сидел священник. Муромец спешился первым, устало присел рядом.
— Давно вороги были?
— Ночью приходили, — вздохнул тот. – Всех с собой увели.
— Значит, до потехи недолго осталось, — прищурился на восток Добрыня. – Ох, и стосковался я.
В глазах его искрилось какое-то сумасшедшее веселье.
— Благослови, отец, на дело ратное, — Илья поднялся, снял шлем.
Добрыня с Кузьмой спешились, подошли.
— И вот ещё, отче, — Муромец замялся, поманил Паука поближе – Товарищ наш из мест далёких, лесных. Ни отца, ни матери не знал. Так, без крещения и остался. Неправильно это.
Священник невесело улыбнулся.
— Нехорошо, на скорую руку-то. Но, раз уж времена такие. В Бога веруешь? – обратился он к Кузьме.
Тот беспомощно оглянулся на товарищей. Те закивали.
— Верую.
Священник взял у Ильи шлем, зачерпнул воды из колодца.
— Нарекаю тебя, — пошевелил губами, припоминая день, и закончил, — Алексеем.
И плеснул водой на новообращённого.
— Благословляю на дела великие, Алёша.

2 thoughts on “Илья Муромец и Мужик Паук”

  1. Отлично написано, я бы почитала такую книгу, а если она бы ещё и с иллюстрациями соответствующими была…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

*